– Захарушка! Здравствуй, спасибо, что приехал!

Обоим было как-то неловко.

– Зачем вы? Идите в дом, такая жара…

– Ничего, я привыкла! Спасибо, спасибо, что приехал.

– Ох, как тут прохладно! Хорошо!

– Проходи, проходи, ты голоден?

– Да нет, благодарю, я в такую жару…

– Но в доме ведь не жарко… Мазган вовсю работает.

– Мазган?

– Это кондиционер, – чуть смущенно улыбнулась она. – Садись, отсюда видно море…

Но сейчас видно было лишь все то же желтоватое марево.

– Не повезло тебе, сынок, в этот раз хамсин уж очень злой…

– А бывает добрее?

– Бывает, – улыбнулась она. – Но кофе ты выпьешь? Я испекла пирог… И фрукты есть… Ты любишь пассифлору?

– Что это?

– Маракуйя.

– А… нет, ни разу не пробовал… Я вообще насчет фруктов не очень…

– В отца… Он любил только клубнику и мандарины.

– Вы помните такие детали? – насмешливо спросил он.

– Захар, не надо иронизировать. Я вот смотрю на тебя… Впрочем, кофе я все-таки сварю. Ты любишь крепкий?

– Да. И несладкий.

– Хорошо. Крепкий и несладкий… Посиди, я сейчас. Ты куришь?

– Да.

Она вышла. Захар огляделся. Гостиная, в которой он сидел, была просторная, большая, очень красивая, с огромной террасой, выходящей на море. Он вспомнил слова бабушки:

«Твоя так называемая мать была помешана на море. В моем детстве около ГУМа продавали стеклянные колбочки, где в какой-то жидкости плавал стеклянный чертик. И была резиновая нашлепка. Нажмешь на эту нашлепку, и чертик начинает двигаться. Называлась эта красота или „морской житель“, или еще „американский житель“. Этот чертик и есть твоя мамаша».

«Томочка», – мягко улыбался дед, – «ты не права, Инга была исключительно красивой женщиной».

«Женщиной?» – вскипала мгновенно бабушка. – «Женщина не может бросить своего ребенка ради моря…»

Почему вдруг всплыл в памяти тот разговор? Бог весть. Вернулась мать, толкая перед собой сервировочный столик. Быстро и ловко расставила на большом круглом столе изящные чашки, кофейник, тарелку с пирогом, вазу с фруктами. Он наблюдал за ней. Она изменилась. В ней появилась… грусть. И это совершенно не вязалось с тем образом, который остался в его памяти после первой встречи с матерью пятнадцать лет назад. Тогда она показалась ему красивой, как Шарон Стоун, шикарной и чем-то отвратительной… А может, это было влияние бабушки? Отца тогда уже не было в живых. Бабушка умела ненавидеть… Но четыре года назад ушла и бабушка. Захар с дедом остались одни.

– Захар, вот… Пей кофе… Я положу тебе пирог. Он с виноградом. Ты когда-нибудь ел пирог с виноградом?

– Пирог с виноградом? Никогда даже не слышал…

– Попробуй, сынок.

От слова «сынок» его передернуло. И она, кажется, это заметила.

Пирог был восхитителен! Виноград казался совсем свежим и очень вкусным.

– В самом деле, вкусно и неожиданно, спасибо. Ну вот… я приехал… Какая помощь от меня требуется?

– Помощь? – недоуменно вскинула брови мать. – Да нет… просто… я должна попросить у тебя прощения за все. Я знаю, я недостойна…

– Я прошу вас… не нужно… Дед сказал, что вам нужна моя помощь, вы овдовели… ну и… Вот, я приехал… Я готов…

– Я понимаю, как выгляжу в твоих глазах…

О боже, сейчас она начнет каяться… Это невыносимо!

Но она вдруг встала, вышла и через минуту вернулась, неся в руках изящный фотоальбом. Только этого еще не хватало. Раздражение поднималось, как тошнота.

– Вот, Захар, ты же никогда не видел даже фотографии своих деда и бабки по материнской линии… – как-то неуверенно произнесла она. – Хочешь взглянуть?

Ему хотелось крикнуть – нет, не хочу, зачем мне эти чужие люди? И ты мне совершенно чужая, и нет у меня никакой материнской линии… Но не посмел, промолчал.

Она открыла альбом. Это был вполне современный, очень изящный альбом. А фотографии в нем были старые, выцветшие, очень дурного качества. Таким самое место в старом плюшевом альбоме с толстыми картонными страницами и прорезями по углам. В этом же альбоме чувствовалась какая-то дисгармония… безвкусица даже, как будто замшелую деревенскую старуху нарядили в кофту с люрексом.

– Вот, это твой дед, и ты здорово на него похож.

В самом деле, Захару тоже бросилось в глаза это сходство. А у бабушки просто очень милое лицо. Видно сразу, это были хорошие люди. А она… она лишила и меня этих людей, и родителей своих лишила внука…

Он молча смотрел снимки.

– Вот, твой дед был технологом на заводе. А внук уже профессор, хоть и молодой еще…

– Ну, у меня дед академик и отец был член-корреспондентом, так что…

– Да-да, я понимаю… Я все понимаю, Захар…

– А они… живы?

– Нет, из всей семьи никого не осталось. И сестры умерли, одна спилась, другая умерла от ангины… И во всем свете только ты у меня родная душа…

– А как вы оказались в Израиле? Помнится, вы наведывались в Москву из Франции.

– Наведывалась… Надо же… Муж решил вернуться на историческую родину, во Франции ужасный антисемитизм. Сейчас алия в основном французская… Но этот климат его убил.

– А вы легко переносите этот климат?

– Да. Я всегда любила жару. И я легко освоила иврит. И море рядом… Я, Захар, совсем не могу без моря…

– А родились на Урале.

– Да. Так получилось… Скажи, Захар, а как чувствует себя Дмитрий Захарович?

– Дед? Для своих лет вполне хорошо. Работает еще.

– Ты… не женат, Захар?

– Нет. Бог миловал.

– Но ты очень интересный мужчина! Девушки наверняка не дают тебе проходу?

– Да не сказал бы. Нынче ученые не в цене.

– И у тебя нет постоянной женщины?

– Почему, есть. А вы никак сватать меня вздумали?

– Да нет, что ты… Знаешь, Захар, я постарела. Не скажу, что поумнела, но многое поняла, во многом раскаялась. Я любила своего мужа. Очень. И похоронила его всего неделю назад. Но предаваться горю я как-то не умею. И однажды ночью, после похорон, у нас тут хоронят уже на следующий день… я не спала, думала… У меня есть сын… Погоди, не перебивай! Да, так о чем это я?

– Однажды ночью вы вспомнили, что у вас есть сын, – жестко напомнил Захар.

– Не надо, пожалуйста… Я вдруг так захотела увидеть тебя, поговорить с тобой…

О боже, за что мне эта пытка?

– Скажи, Захар, а чем ты занимаешься?