в том, что памятники должны увековечивать своего рода платонический идеал американского мужества, а не отражать страдания раненых. Даже память о погибших трактуется исключительно как скорбь по жертве, понесенной по необъяснимой причине. «Мы нация деловых и жизнерадостных людей, – писала Сесилия Бо. – Мы не будем убиваться по погибшим»24.

Тема ветеранов Первой мировой войны, безусловно, утратила актуальность, когда в 1929 году рухнул фондовый рынок и закрылись банки. После нескольких лет борьбы американские ветераны, их семьи и сочувствующие, в общей сложности 43 000 человек, объединились в протестное движение, требуя немедленной оплаты наличными их контрактных военных сертификатов. Эта так называемая Бонусная армия в 1932 году двинулась маршем на Вашингтон. Соединенные Штаты уже давали обещание оплатить наличными эти денежные сертификаты – по сути, облигации, ранее выданные фронтовикам за службу. В ответ президент Герберт Гувер приказал военному министру смести палаточный городок, возведенный участниками марша, и в дело вступили вооруженные до зубов солдаты под предводительством Дугласа Макартура25.

Тем самым Америка показала, что готова чтить лишь идеализированных абстрактных участников войны, игнорируя при этом реально существующих ветеранов. Фронтовики представляли собой, по крайней мере в сознании политиков и широкой публики, настолько малочисленную демографическую группу, что о ней можно было забыть. Подобные умонастроения мешали гражданам Соединенных Штатов в полной мере осознать истинную цену войны.

Такое отличие в опыте войны выразилось в том, что у американцев влечение к жанру и тематике фильмов ужасов проявилось позже, чем у европейцев. И все же в 20-х годах XX века интерес американцев к кошмарному вымыслу стал проявляться. Он был особо ориентирован на «боди хоррор» (вид ужастиков, связанный с разрушением человеческого тела, надругательством над ним или уродством), а также на психологические мучения, с которыми если не широкая публика, то уж американские ветераны точно были хорошо знакомы. У американской традиции хоррора тех лет было два источника. Во-первых, личный интерес режиссера Тода Браунинга и актера Лона Чейни, которые запечатлели в кино темную изнанку американской жизни, выпустив на волю зловещего мистера Хайда как антипода жизнерадостного, но склонного к морализаторству доктора Джекила, напоминавшего большинство положительных персонажей массовой культуры этой страны. Во-вторых, прибывшие в Соединенные Штаты из Европы после войны эмигранты привезли своих призраков с собой. Благодаря им в Америке появился свой «кинематограф нечисти».

Без этих двух факторов хоррор в американской традиции того времени был бы развлечением маргиналов. Американское кино 1920-х годов в значительной степени специализировалось на производстве легких романтических историй и комедий с элементами боевика. Хотя американский фольклор изобиловал монстрами, потусторонние ужасы, вероятно, не пользовались бы большим спросом в массовой культуре, если бы не европейское влияние. Например, журнал литературных ужасов Weird Stories, который начал выходить в 1923 году, по сравнению с другими популярными журналами той эпохи имел небольшой тираж, а по сравнению с тиражами конкурентов, штамповавших вестерны, детективные и романтические истории, – и вовсе ничтожный. Причем это был единственный популярный журнал такого направления, пока в 1931 году не появился его конкурент – Strange Tales26.

Некоторые представители жанра начали стимулировать интерес к хоррору, апеллируя все к тому же осадку войны. Дети и взрослые, смотревшие во время дневных сеансов фильмы ужасов в конце 1920-х и на протяжении 1930-х годов, познакомились с некоторыми из наиболее радикальных художественных течений Европы. Голливуд раз за разом предпринимал попытки сделать хоррор столь же эскапистским, как и многие другие голливудские фильмы, а может быть, даже еще более эскапистским. Но ужас вымышленный невольно напоминал об ужасе фронтовом. Произведения писателей, трудившихся тогда в безвестности, постепенно находили путь к американским читателям и воздействовали на их сознание. Социальные и экономические события, последовавшие за Первой мировой войной, вскрыли их подоплеку и в итоге опровергли бодрые публичные заявления об «американской мечте» и «американской эпохе». Появление собственно американской разновидности литературного хоррора стало не только возможным, но и неизбежным.

Мир ужасов

По мере того, как мы выбираемся из-под обломков XX века и вступаем в мир пока незнакомых богов и чудовищ, мы все больше осознаем значение Первой мировой войны. Внимание к ней значительно возросло в 2014 году в связи с ее столетним юбилеем. Подтекстом памятных мероприятий стало растущее осознание учеными и общественными деятелями того, что глобальная лихорадка последних 100 лет в значительной степени связана с безумием лета 1914 года, когда ключевые державы Европы продемонстрировали отчаянную решимость завалить землю трупами.

Беда не приходит одна; цивилизация словно второй раз отважилась на самоубийство. Первая судьбоносная перекройка границ, перераспределение власти и переселение народов подготовили почву для подъема фашизма; попытки европейских держав сохранить свои африканские и азиатские колонии, готовность Соединенных Штатов проливать кровь своих граждан и тратить богатства на помощь европейским державам, и даже создание того, что у жителей Запада станет известно под названием Ближний Восток (когда державы Антанты проводили границы новых государств, вычленяя их из состава рухнувшей Османской империи и переселяя целые народы вопреки их интересам и воле) – все это послужило причиной таких же проявлений межэтнической и межгосударственной вражды в западной части Азии, которые ранее превратили Европу в арену массовых убийств.

Новые колонии, называемые теперь подмандатными территориями (как будто это название свидетельствовало о некоем обновлении, гуманизации старого империализма), включали в себя Месопотамию, обособленную и переименованную в Ирак. К концу войны британцы установили контроль над Палестиной, населенной в подавляющем большинстве палестинскими арабами. Частью мусульмане, частью христиане, они составляли почти 90 % жителей региона.

В ноябре 1917 года министр иностранных дел Великобритании Артур Бальфур заявил, что его страна поддерживает «создание в Палестине национального очага еврейского народа». То, что приобрело известность как Декларация Бальфура, выросло из запутанной смеси антисемитизма (некоторые надеялись, что обретение евреями новой родины избавит от них Англию и Европу) и веры в то, что евреи легко справятся с управлением собственным государством, тогда как тамошние арабские народы пребывают в наполовину варварском состоянии. В частности, один британский чиновник Министерства по делам Индии говорил, что арабы «живут как краснокожие индейцы»27.

Тридцать лет спустя – под одобрительным взглядом Соединенных Штатов – Британия подобным же образом создала государство Пакистан. Этот шаг помог узаконить опасную форму религиозного национализма, которая нашла выражение в существовании сегодняшней националистической индуистской правой партии Бхаратия Джаната в Индии, что, безусловно, является одним из последствий неспособности Великобритании прекратить вмешательство в дела своей бывшей колонии даже после предоставления ей независимости. Пакистан, являющийся со времен холодной войны клиентским государством Америки, также стал очагом религиозного фундаментализма, пользующегося поддержкой значительных масс населения и опасного как