Живым такие взгляды не предназначались; Гомер почувствовалсебя так, словно он забирался по шаткой приставной лесенке в кабину крохотного,не умеющего приземляться самолета, превращенного коварными японскимиконструкторами в адскую машину. Соленый ветер трепал лучистое имперское знамя,на летном поле суетились механики, гудели, оживая, моторы и прижимал пальцы ккозырьку пузатый генерал, в заплывших глазах которого искрилась самурайскаязависть…

— Чего такой радостный? — хмуро спросил замечтавшегосястарика Ахмед.

Он, в отличие от Гомера, не стремился первым разузнать, чтоже творится на Серпуховской. На платформе осталась его молчаливая жена, левойдержавшая за руку старшего, а в правой — мяукающий сверток, который онаосторожно примостила к груди.

— Это как встать в рост — и в психическую атаку, напулеметы. Такой отчаянный задор. Нас ждет огонь смертельный… — попробовалобъяснить Гомер.

— Эти атаки твои неслучайно так назвали, — пробурчал Ахмед,оглядываясь назад, на маленький светлый пятачок в конце туннеля. — Как раз длятаких психов, как ты. Нормальный человек добровольно на пулемет не полезет.Никому такие подвиги не нужны.

— Понимаешь, какое дело, — не сразу откликнулся старик. —Когда чувствуешь, что время подходит, задумываешься: успел я что-то сделать?Запомнят меня?

— Насчет тебя — не уверен. А у меня дети. Они уж точно незабудут… Старший, по крайней мере, — помолчав, тяжело добавил тот.

Гомер, ужаленный, хотел огрызнуться, но последние Ахмедовыслова сбили его с воинственного лада. И правда — это ему, старому, бездетному,легко рисковать своей побитой молью шкурой, а у парня впереди — слишком долгаяжизнь, чтобы печься о бессмертии.

Позади остался последний фонарь — стеклянная банка слампочкой внутри, забранная в решетку из арматуры и переполненная обгоревшимимухами и крылатыми тараканами. Хитиновая масса чуть заметно кишела: некоторыенасекомые еще были живы и пробовали выползти, будто недобитые смертники,сваленные в общий ров вместе с остальными расстрелянными.

Гомер невольно на миг задержался в дрожащем, умирающем пятнеслабого желтого света, который выжимала из себя эта лампа-могильник. Набралвоздуха и вслед за остальными погрузился в чернильную тьму, разлившуюся отграниц Севастопольской и до самых до подступов к Тульской; если, конечно, такаястанция все еще существовала.

* * *

Вросшая в гранитные плиты пола угрюмая женщина с двумямаленькими детьми была не одна на опустевшей платформе. Чуть поодаль, провожаявзглядом ушедших, замер одноглазый толстяк с борцовскими плечами, а в шаге заего спиной тихо переговаривался с ординарцем поджарый старик в солдатскомбушлате.

— Остается только ждать, — рассеянно гоняя потухший окурокиз одного угла рта в другой, резюмировал Истомин.

— Ты жди, а я своими делами займусь, — упрямо отозвалсяполковник.

— Говорю тебе, это Андрей был. Старший последней тройки,которую мы отправили, — Владимир Иванович еще раз прислушался к голосу изтелефонной трубки, назойливо продолжающему звучать в его голове.

— И что теперь? Может, они его под пытками заставили этосказать. Специалистам известны разные способы, — приподнял бровь старик.

— Не похоже, — задумчиво покачал головой начальник. — Ты быслышал, как он это говорил. Там что-то другое происходит, необъяснимое.Кавалерийским наскоком тут не возьмешь…

— Я тебе дам объяснение в два счета, — заверил его ДенисМихайлович. — Тульская захвачена бандитами. Устроили засаду, наших — когоубили, кого взяли в заложники. Электричество не обрезают, потому что и сами импользуются, и Ганзу нервировать не хотят. А вот телефон отключили. Что заистория с телефоном, который то работает, то не работает?

— У него голос такой был… — словно и не слушая его, гнулсвое Истомин.

— Да какой голос?! — взорвался полковник, заставив ординарцаделикатно отступить на несколько шагов. — Загони тебе булавки под ногти, у тебяеще не такой будет! А при помощи слесарных клещей вообще можно бас на фальцетна всю жизнь переделать!

Ему уже было все ясно, он сделал свой выбор. Разрешившись отсомнений, он снова почувствовал себя на коне, и шашка сама просилась в руку,что бы там ни канючил Истомин.

Тот не спешил с ответом, давая вскипевшему полковникувыпустить пар.

— Подождем, — примирительно, но твердо наконец сказал он.

— Два дня, — старик скрестил руки на груди.

— Два дня, — кивнул Истомин.

Полковник крутанулся на месте и затопал в казарму: он-то небыл намерен терять драгоценные часы. Командиры ударных отрядов уже битый часждали его в штабе, расположившись с двух флангов долгого дощатого стола.Пустовали только стулья в двух противоположных концах: его и истоминский. Но насей раз начинать придется без руководства.

На уход Дениса Михайловича начальник станции внимания необратил.

— Забавно, как у нас роли поменялись, да? — то ли к нему, толи к самому себе обратился Истомин.

Не дождавшись ответа, обернулся, натолкнулся на сконфуженныйвзгляд ординарца, махнув рукой, отпустил его. «Полковника, который наотрезотказывался выделить хотя бы одного лишнего бойца, не узнать, — думалначальник. — Что-то чувствует, старый волчара. Но вот не подводит ли его нюх?»

Самому Истомину его собственный подсказывал совсем другое:затаиться. Ждать. Странный звонок только усилил нехорошее предчувствие: наТульской их тяжелой пехоте предстояло лицом к лицу встретиться с таинственным,непобедимым противником.

Владимир Иванович пошарил по карманам, отыскал зажигалку,высек искру. И пока над его головой поднимались рваные кольца дыма, он недвигался с места и не сводил глаз с темного провала туннеля, зачарованноуставившись в него, словно кролик в манящую удавью пасть.

Докурив, снова покачал головой и побрел к себе. Вынырнув изтени, на почтительном расстоянии за ним последовал ординарец.

* * *

Глухой щелчок — и ребристые туннельные своды озарились надобрые пятьдесят метров вперед. Фонарь Хантера размерами и мощностью большенапоминал прожектор. Гомер неслышно выдохнул — в последние минуты он не могизбавиться от глупой мысли, что бригадир не станет зажигать свет, потому чтоего глаза вполне cмогут без него обходиться.