обвязываем себя веревкой и спускаемся по насту, как на салазках.

— А управлять чем? — посетовал Орловский. — У любого средства передвижения обязан быть руль.

— А рулем, — ответил я, чувствуя вдохновение, — будут доски. Тобой же, Григорий, и принесенные.

Орловский с сомнением посмотрел на радиационный склон, вычищенный до полного блеска, но вынужден был согласиться.

— Женщины! — обратился я к дамам. — Если во время висения над пропастью у каждой из вас нашлись маникюрные ножницы, надеюсь, иголки с нитками найдутся?

Иголка с нитками нашлась у Натали. Я усадил ее за сшивание шкур, а сам с графом Орловским принялся мастерить руль.

Ничего путного у нас не получилось. Мы немного обстругали и обтесали принесенные Григорием палки, но получить даже подобие руля не удалось. Руль все равно не к чему было крепить, ибо каркас нашей посудины представлял собой лишь сшитые шкуры. Решили использовать палки в качестве весел, для торможения и изменения направления движения. Мужчины должны были сидеть по бокам, с палками в руках, и управлять движением самодельного транспорта, а женщины находиться в центре шкур. Чтобы никто не вывалился по дороге, следовало обвязаться веревкой.

К тому времени, как стратегия и тактика передвижения по глубокому снегу были выработаны, козьи шкуры оказались сшиты. Мы усадили женщин в центре импровизированной повозки, а сами, вооружившись палками, устроились по бокам. Каждому сквозь пояс продели веревки, приобретя таким образом дополнительную устойчивость.

— Да пребудет с нами сила! — сказал я по привычке, приобретенной в 1812 году, и оттолкнулся от скального основания.

Шкуры заскользили по снегу, постепенно набирая ход.

— Лево держать, — скомандовал я.

Сидящий по правую от меня руку Иван Платонович опустил палку в снег, и повозка повернула левее.

— Так держать. Хорошо.

Мы летели вниз со склона на козьих шкурах. Опасностей было две. Во-первых, мы могли не заметить пропасть и соскользнуть в нее. Во-вторых, можно было налететь на камень и, учитывая высокую скорость передвижения, расшибиться в лепешку. Ввиду перечисленного следовало посматривать, куда мы движемся, и при необходимости корректировать курс.

Боясь развить слишком высокую скорость, я требовал тормозить, когда мы слишком разгонялись. Если же склон был слишком пологим, палки поднимались вверх, и повозка скользила согласно физическим законам природы. Нижней стороной повозки, чтобы шерсть не тормозила, мы сделали внутреннюю поверхность шкур.

Идея с передвижением на козьих шкурах оказалась довольно успешной. За какие-то полчаса мы преодолели расстояние в десяток километров, наверное. Иди мы в пешем порядке, путешествие растянулось бы минимум на полдня.

С каждой минутой горный кряж вокруг нас изменялся. Белые вершины уходили все глубже ввысь, за облака. Все больше камней выглядывало из-под снега. Приходилось уворачиваться, меняя направление движения. Было понятно, что передвижение на козьих шкурах близится к концу.

Действительно, вскоре я увидел идущую сплошной полосой каменную гряду и приказал тормозить. На малой скорости мы подъехали к валунам, пересекавшим нашу дорогу, и остановились.

Отвязав от пояса веревку, я взобрался на валун и огляделся.

За валунами снег заканчивался. Внизу виднелся первый робкий кустарник, а еще ниже, в туманной дали, зеленое марево леса. И ни намека на то, в каком времени и месте мы находимся. Кроме солнечной дуги, разумеется. Дуга горела над горизонтом. Теперь я ни секунды не сомневался в том, что это световой луч. Но какой огромный! По всей видимости, протечка во времени была титанической, раз световой луч такой мощности вышел из нее, рванулся ввысь, где, на расстоянии нескольких сотен метров, изогнулся и отправился обратно.

— Что там, Андрей? — крикнула Катька снизу.

— Там протечка во времени, — уверенно отвечал я. — Мы доберемся до нее и вернемся домой, целыми и невредимыми.

Я, вскоре после

Повозка из козьих шкур, сослужившая нам столь хорошую службу, была разобрана. Теперь идти в связке не было необходимости, ведь снег отсутствовал. Мы, уже не скрепленные веревкой, встали в цепочку и пошли. Я выбирал дорогу между булыжников, а находящийся в арьергарде граф Орловский присматривал, чтобы никто не заблудился.

С каждым нашим шагом растительность увеличивалась в высоту и наливалась соками. Сначала это были отдельные тощие травинки, позднее превратившиеся в коренастые стебли с мясистыми листьями и пышными цветами в основном желтых и розовых оттенков. Чуть ниже стали попадаться кустарники. Они были колючими — приходилось их обходить, так как продраться сквозь кустарник не было никакой возможности. На некоторых кустарниках висели плоды. Однако, биолога среди нас не было, поэтому я приказал не срывать незнакомых плодов, во избежание отравления. Пища пока имелась: припасы графа Орловского еще не закончились. К тому же граф нес в рюкзаке два больших куска мяса, позаимствованных им у снежного человека. В холоде мясо не могло испортиться, но сейчас, со снижением высоты, становилось теплее, и мясо следовало употребить в пищу как можно скорей.

На первой же стоянке мы разожгли костер и приготовили козьи отбивные. Орловский сказал, что, судя по внешнему виду туши, это были не козы, а их ближайшие сородичи. Впрочем, сказанное им не имело ни малейшего практического значения. Главное, что мясо животных оказалось пригодным в пищу.

И еще мы с удовольствием переоделись. Вид меня и Ивана Платоновича, щеголяющих в нижнем белье графа Орловского навыпуск, произвело бы неизгладимый фурор в петербургском обществе. Ранее выбирать не приходилось, но теперь мы стянули с себя теплое и изрядно пострадавшее белье, возвратив его хозяину. Орловский, осмотрев многочисленные дырки и порезы на возвращенных вещах, ничего не сказал, но мне сделалось стыдно. Вероятно, те же чувства испытывал Иван Платонович, пробормотавший, что за министром государственных имуществ не заржавеет.

Граф Орловский был непроницаем. Сложив пострадавшее белье, он убрал его в рюкзак и возвратился к костру за добавкой.

К женщинам возвращалось беззаботное настроение. Люська с Натали весело о чем-то щебетали. Сложней всего приходилось, разумеется, Катьке. Подумать только, сначала из своего времени попасть в 1812 год — хорошо, что в мои объятия, а не в чужие. Затем, вроде бы договорившись с создателями вселенной о возврате домой, опять оказаться незнамо где: в ледяных горах, совершенно не приспособленных для нормальной жизни! Много выпало на долю этой хрупкой девушки, а сколько еще выпадет!

В таких рассуждениях, я подсел на камень рядом с Катькой и положил ей руку на колено. Катька хмыкнула, а Люська сверкнула глазами, но сделала вид, что не заметила. Ничего, пусть привыкают. Как говорится, стерпится, слюбится. Одна хорошая групповушка, и от наметившейся антипатии не останется следа.

В текущих условиях о групповушке нечего было думать, естественно. Мы были уставшими, грязными и не определившимися во времени и пространстве