пользы. Маме я, конечно, всего этого не пишу, зачем её расстраивать, ей и так в одиночестве тяжело. Я ей, наоборот, бодрые письма, словно мне хоть бы что, так что ты, Лидочка, ни слова о моем настроении.

Вот, моя хорошая, и всё. Больше ни о чём сейчас писать не могу, да особенно и не о чем. Я сама всегда тебя подбадривала в тяжелые минуты, а теперь сама совсем сдалась.

Крепко-крепко тебя целую, твоя навсегда Марка.

13 марта 1962 года».

Ну вот. Вроде и успокоилась уже, и припухлости под глазами даже почти прошли, а села писать письмо подруге – и слёзы снова потекли ручьями по щекам, и совсем независимо от её, Мары, желания. И чего Витя сердится при виде слёз? Как будто ей самой нравится плакать, как будто Мара может остановить их по одному щелчку пальцами. Ему не понять, отчего у неё вся жизнь разрушена. Витя родился в своей Грибановке, и жизнь в крошечной Екатериновке на 2 000 жителей у черта на куличках казалась ему вполне приличным сценарием. Ему не нужны были ни театры, ни концерты, ни музеи, ни даже просто красота вокруг, эстетика окружающего пространства, жизненно необходимая любому коренному ленинградцу. Мара выглянула в окно. Какая уж тут эстетика? Унылый ландшафт, на котором у Природы при сотворении мира явно закончилась фантазия: лысые сопки, покосившиеся сарайчики и хилые домики, впрочем, не сильно отличающиеся по своей, с позволения сказать, архитектуре, от сараев. Из всех достопримечательностей в округе было только две горы: Брат и Сестра, возвышающиеся молодой, не тронутой детским ротиком женской грудью над однообразной долиной. Из развлечений – съездить на море с соседями, такими же бедолагами – военными семьями, наловить омаров. Море было совсем рядом, буквально в паре километров, но, несмотря на то, что было оно Японским, а значит, и омары были японскими, к шестому году ссылки они уже лезли из ушей. Однако других вариантов досуга здесь всё равно было не сыскать. Ближайший город – Находка – казался топонимической издёвкой: найти там что-то интересное было решительно невозможно. А в единственный центр местной самодеятельности, высокопарно именуемый Домом культуры строителей, ходить завсегдатаю Мариинского театра было даже как-то оскорбительно. Приличной работы здесь тоже было не найти. В результате долгих мытарств Мара устроилась в контору «Дальпромкадры» старшим экономистом. Ну где она, и где экономика? Это было ещё дальше от её сущности, чем работа инженером. Дальше на 7 000 километров.

Как, зачем она решила 6 лет назад круто изменить свою жизнь и выйти замуж за малознакомого мужчину, который через пару недель должен был отбыть к месту службы на Дальний Восток? От чего она бежала? Вернее, от кого? Если правильно поставить вопрос, ответ придет сам собой. Тогда ей казалось, что если уехать на край света, то сердце замолчит. Кто ж знал, что тоска по дому хуже любовной тоски. Виктор Андреевич казался прекрасной кандидатурой в мужья. Впрочем, почему казался? Он и был самой что ни на есть лучшей кандидатурой в мужья из всех, какие попадались ей до тех пор. Высокий, широкоплечий, красивый мужчина с военной выправкой в белоснежном кителе с подвешенным к поясу кортиком. Врач. Не просто врач – хирург! Серьёзный, ответственный, мужественный, с самыми честными и чистыми намерениями. Ей завидовали все подружки, да и мама, её разумная, мудрая мама, советовала не ломать дурочку и хвататься за такую прекрасную возможность. Ведь Марка уже не девочка, 24 года как-никак. Так можно и до старости просидеть в ожидании неизвестно чего или кого. Кира Евгеньевна в этом возрасте уже матерью была. А эта всё скачет по свиданиям. Жизнь, Марка, это тебе не оперетта с Михайловым. Упустишь свой шанс – второго может и не представиться. А Виктор Андреевич, сразу видно, человек надёжный. За ним как за каменной стеной будешь. Всегда обеспечена, всегда сыта. Уж хирург, да ещё военный, всегда будет прилично жить. Даже не раздумывай!

Мара всмотрелась в мелкий, противный мартовский дождик. На дворе стояло самое унылое время года, когда подтаявший снег уже не придавал природе нарядности, а своим потускневшим, грязным видом напоминал неубранную после веселого праздника квартиру. Впрочем, в их квартире было не намного лучше. Маленькая двушка в одном из двух спрятавшихся от остального поселка за высоким забором двухэтажных домов для военных представляла собой самое жалкое зрелище. Немногочисленная мебель была кое-как сколочена самостоятельно или сделана из подручных материалов. А главный предмет мебели для любой женщины – трюмо – вообще представлял собой просто поставленные друг на друга ящики.

– Неужели я и умру здесь? – мелькнула в голове страшная мысль, и Мара уронила голову на руки. Уж когда нет Вити, можно позволить себе порыдать всласть, не сдерживаясь, с громкими всхлипываниями.

Но тут вдруг кто-то решил посоревноваться с ней в громкости рыданий и явно одержал победу. Проснулся Алёшка. Мара встрепенулась, бросилась к сыну, взяла его на руки и начала утешать. Дети – это, пожалуй, единственное хорошее, что осталось в её жизни.

Детей было двое: Алёнка и Алёшка. Алёнке уже исполнилось 4, Алёше – всего 9 месяцев. И, как бы невероятно это ни звучало, оба они были ленинградцами. Да-да, самыми настоящими ленинградцами! В свидетельстве о рождении у каждого в графе «Место рождения» прямо так и было написано: город Ленинград. Это было ее твердое, бескомпромиссное условие. Это было ее достижение. Почти подвиг. Для этого она, Мара, уже глубоко беременная, дважды специально летала в свой город, чтобы родить там детей. Вы вообще пробовали провести на восьмом месяце беременности 9 часов в самолете? То-то же. Китайская пытка. Но это был принципиальный вопрос. Она не могла допустить, чтобы у детей вся жизнь была испорчена «чёрной меткой» в свидетельстве о рождении. Ну и потом, лишний повод слетать в Ленинград на несколько месяцев – ради этого можно вытерпеть многие пытки, китайские в том числе. Правда, самое сложное было не это. Самое сложное оба раза было заставить себя сесть в обратный самолёт.

Алёшка быстро успокоился и заулыбался во все свои 2 зуба. Мара тоже невольно улыбнулась в ответ. Говорят, что с девочками легче, чем с мальчиками. Мол, характеры у тех спокойнее да покладистее. Всё придумывают! С Алёнкой не было никакого слада! Она росла таким сорванцом, что дала бы фору десяти мальчишкам. А вот Алёшка, наоборот, мальчик был тихий и спокойный, никаких