Сейчас, в двадцатом веке, следя за бесконечными интригами ирезней в художественных фильмах и по телевизору, я думаю: может быть, людямдействительно необходимы убийства, бойни, смерть в различных видах? Иногдателевидение кажется мне непрерывной цепью гладиаторских боев и кровопролитий. Ачего стоят видеозаписи настоящих сражений!

Военные репортажи превратилась в искусство и развлечение.

Диктор что-то тихо говорит, а в это время объектив камерыскользит по грудам трупов, по детям-скелетам, всхлипывающим рядом с голодающимиматерями. Но это захватывает. Можно сколько угодно качать головой и при этомбуквально купаться в смертях. Ночи напролет телевидение демонстрирует старыепленки, запечатлевшие людей, умирающих с оружием в руках.

Думаю, мы смотрим на это из страха. Но в Риме на этоприходилось смотреть из необходимости закалять дух, что относилось как кмужчинам, так и к женщинам.

Но я говорю о том, что меня не запирали в доме, как гречанкув эллинском семействе. Я не страдала от необходимости соблюдать прежние обычаиРимской республики.

Я живо вспоминаю совершенную красоту того времени и идущиеот самого сердца отцовские признания в том, что Август – это бог и что Римникогда еще так не приятствовал своим богам.

Теперь я хочу привести здесь одно очень важное воспоминание.Но прежде обрисую сцену действия. Для начала обсудим вопрос Вергилия и поэмы,написанной им, – «Энеиды», воспевающей приключения героя Энея ипревозносящей этого троянца, избежавшего ужасов падения Трои. Этот эллинскийгород и его население уничтожили греки, неожиданно возникшие из знаменитоготроянского коня. Очаровательная история. Я всегда ее любила. Эней покидаетпогибающую Трою и совершает доблестное путешествие в прекрасную Италию, гдевстречается с нашим народом.

Но дело в том, что Август любил Вергилия ипокровительствовал ему на протяжении всей жизни. Вергилий был уважаемым поэтом– поэтом, которого подобало цитировать, поэтом-патриотом, получившим высшееодобрение. Вергилия полагалось любить всем.

Великий поэт умер до моего рождения. Но к десяти годам япрочла все, что он написал, а также сочинения Горация, Лукреция, многое изЦицерона и все греческие рукописи, что были в доме, а их нашлось немало.

Отец составлял библиотеку не напоказ. Члены семьи проводилив ней долгие часы. Здесь же отец писал письма – он составлял послания от именисената, императора, судов, друзей и так далее.

Однако вернемся к Вергилию. Я читала сочинения и другогоримского поэта, тогда еще живого, который впал в глубочайшую немилость убожественного Августа. Речь идет об Овидии, авторе «Метаморфоз» и десятковдругих стихотворений и поэм – земных, веселых и непристойных. Августрассердился на Овидия, которого прежде любил, и сослал его в какое-то ужасноеместо на Черном море. В то время я была еще совсем мала и о событиях, тогдапроисходивших, ничего не помню. Может быть, место ссылки поэта и не было такимуж гибельным. Но культурным римским гражданам столь удаленный от столицы инаселенный варварами район представлялся в ужасном свете.

Овидий прожил там довольно долго, в Риме его книгизапретили. В магазинах или общественных библиотеках их было не найти, равно каки на книжных прилавках на рынке.

В то время читать было модно, книги продавались повсюду –как свитки и как кодексы, то есть в переплетах, и многие книготорговцы держалив своем доме греческих рабов, целыми днями переписывавших книги.

Я продолжаю. Овидий впал в немилость у Августа, и его поэзиюзапретили, но такие люди, как мой отец, не собирались сжигать свои экземпляры«Метаморфоз» или прочие сочинения Овидия. Только страх не позволял им просить опомиловании Овидия.

Скандал имел какое-то отношение к дочери Августа Юлии, полюбым стандартам известной шлюхе. Какая связь существовала между Овидием илюбовными делишками Юлии, я не знаю. Возможно, его ранние стихи «Наука любви»сочли дурным влиянием. К тому же в воздухе носился ветер реформаторства, шлиразговоры о старых ценностях.

Не думаю, что кому-либо достоверно известно, что на самомделе произошло между Августом и Овидием, но поэта навсегда изгнали из Римскойимперии.

К моменту происшествия, о котором хочу рассказать, я ужепрочла и «Метаморфозы», и «Науку любви» – обе книги, должна отметить, былиизрядно потрепанными. Многие друзья моего отца постоянно тревожились о судьбеОвидия.

Теперь вернемся к конкретному воспоминанию. Мне было десятьлет. Вернувшись домой после игр, с головы до ног в пыли, с распущеннымиволосами и в порванном платье, я влетела в просторный приемный зал и плюхнуласьна пол у дивана, чтобы послушать разговоры взрослых. Отец, с подобающим случаюримским достоинством, непринужденно развалился на диване и болтал с несколькимизашедшими с визитом мужчинами, которые в столь же свободных позах расположилисьрядом с ним.

Всех этих людей я знала, кроме одного, голубоглазогоблондина, очень высокого, и в ходе беседы – сплошные шептания и кивки – онповернулся и подмигнул мне.

Это был Мариус – слегка загорелый после своих путешествий, спотрясающей красоты сверкающими глазами. У него, как и у всех остальных, былотри имени. Они мне известны, но я не намерена их разглашать. Я знала, что винтеллектуальном смысле он «плохо себя вел», что он «поэт» и «бездельник». Ноникто не говорил мне, что он настолько красив.

Заметьте, в тот день Мариус был еще жив, вампиром егосделали только лет пятнадцать спустя. По моим подсчетам, тогда ему было всегодвадцать пять. Но я не уверена.

Но я продолжаю свой рассказ. Мужчины не обращали на менявнимания, и моему ненасытному любопытному умишку вскоре стало ясно, что отецполучил новости об Овидии, что высокий блондин с удивительными голубымиглазами, только что вернулся с берегов Балтики и привез в подарок отцунесколько хорошо выполненных копий сочинений Овидия, как старых, так и новых.Мужчины уверили моего отца, что отправляться к Цезарю Августу и просить заОвидия еще слишком опасно, и отец с этим смирился. Но, если я не ошибаюсь, онвручил блондину – Мариусу – деньги для передачи Овидию.

Когда благородные гости собрались уходить, в атрии я увиделаМариуса в полный рост – весьма необычный для римлянина, – совсемпо-девчоночьи вскрикнула и разразилась смехом. Он подмигнул мне еще раз.

В то время Мариус коротко стриг волосы – так, как этопринято было у римских воинов, – оставляя лишь несколько скромных завитковна лбу. Позже, к моменту, когда его превратили в вампира, волосы успели отрасти– они и сейчас длинные, но при нашей первой встрече у него была типичнаяскучная военная стрижка. Тем не менее солнечный свет красиво играл в егосветлых волосах, и мне показалось, что мужчины более яркого и привлекательного,чем он, я еще не встречала. Он смотрел на меня в высшей степенидоброжелательно.