Луперкалии для нас имели очень большое значение, хотя ихважность никоим образом не связана с христианской концепцией религии. Приниматьучастие в этом празднике в качестве гражданина и добродетельного римлянинасчиталось благочестием. Кроме того, это было очень приятно. Так что я стояланедалеко от пещеры Луперкал и с другими молодыми женщинами смотрела, как двухизбранных в том году мужчин намазывают кровью, оставшейся от жертвоприношенийкоз, и облачают в окровавленные шкуры убитых животных. Мне было не очень хорошовидно, но я уже много раз наблюдала за церемонией, а несколько лет назад, когдапраздником распоряжались мои братья, я сумела протолкнуться вперед, чтобыничего не упустить.

В этом случае мне открывался вполне приличный обзор; каждыйиз двух молодых людей собрал себе компанию и принялся бегать у подножия холма.Я, как предписывалось, вышла вперед. Молодые люди легко ударяли по руке каждуюмолодую женщину полоской козлиной шкуры – предполагалось, что нас таким образомочищают и даруют нам плодовитость.

Я сделала шаг вперед и получила церемониальный удар, послекоторого отступила на шаг назад, жалея, что я не мужчина и не могу бегатьвокруг холма вместе с остальными. Подобные мысли часто посещали меня в течениевсей моей смертной жизни.

У меня в голове вертелись весьма скептические исаркастические мысли относительно «очищения», но в этом возрасте я уже умелаприлично вести себя в обществе и ни в коем случае не подвергла бы унижению ниотца, ни братьев.

Эти полоски козлиной шкуры, как тебе известно, Дэвид,называются фебруа, и «февраль» происходит от этого слова. Ну, хватит о языке ио волшебстве, которое он невольно приносит с собой. Конечно, Луперкалии имеликакое-то отношение к Ромулу и Рему; возможно, в них даже слышался отзвукчеловеческих жертвоприношений древности. Ведь головы молодых людей былииспачканы козлиной кровью. У меня мурашки бегут по коже, так как эта жецеремония у этрусков, задолго до моего рождения, могла быть куда болеежестокой.

Может быть, тогда Мариус и увидел мои руки. Потому что яподставляла их под церемониальный хлыст, и мне, как ты понял, нравилосьпривлекать к себе внимание, смеясь вместе с другими вслед убегающим мужчинам.

В толпе я заметила Мариуса. Он посмотрел на меня, потомвернулся к книге. Как странно. Я увидела, что он стоит, прислонившись к дереву,и пишет. Никто никогда не стоял у дерева с книгой в одной руке и с пером вдругой. Рядом с ним застыл раб с бутылочкой чернил.

У Мариуса теперь были длинные, удивительно красивые волосы.Настоящий дикарь.

«Смотри, вон наш друг Мариус, высокий варвар, онпишет», – сказала я отцу.

«Мариус всегда пишет, – с улыбкой ответил он. –Мариус только для этого и годится. Повернись, Лидия. Стой спокойно».

«Но он смотрел на меня, отец. Я хочу с ним поговорить».

«Ты не сделаешь этого, Лидия! Ты не удостоишь его ни единойулыбкой».

По дороге домой я принялась расспрашивать отца: «Если тысобираешься выдать меня замуж, если избежать этого омерзительного исхода ясмогу только путем самоубийства, почему ты не выдашь меня за Мариуса? Я непонимаю. Я богата. Он богат. Я знаю, его мать была дикаркой, кельтскойпринцессой, но отец его принял».

«Откуда тебе все это известно?» – сухо поинтересовался отец.

Он остановился на полпути, что всегда было дурным знаком.Толпа расступилась и забурлила.

«Ну, не знаю; все говорят об этом. – Я обернулась. Тамвсе еще ждал, не сводя с меня взгляда, Мариус. – Отец, пожалуйста, позвольмне с ним поговорить!»

Отец опустился на колени. Большая часть толпы уже разошлась.

«Лидия, я понимаю, что для тебя это ужасно. Я уступалкаждому возражению, что ты высказывала против соискателей. Но поверь мне, самимператор не одобрит твой брак с таким сумасшедшим бродячим историком, какМариус! Он никогда не служил в армии, он не может войти в сенат – это простоневозможно. Придет время, и ты выйдешь замуж за подходящего человека».

Когда мы уходили, я снова обернулась, желая лишь одного –отыскать взглядом Мариуса, но, к моему удивлению, он застыл на месте и смотрел наменя. Со своими развевающимися волосами он напоминал вампира Лестата. Он вышеЛестата, но обладает тем же гибким сложением, такими же голубыми глазами,сильными мускулами и открытым лицом, которое можно назвать почти красивым.

Я вырвалась от отца и подбежала к нему.

«Послушайте, я хотела выйти за вас замуж, – сказалая, – но отец мне не позволил».

Мне никогда не забыть выражение его лица. Но не успел онответить, как отец схватил меня в охапку и завел с ним ни к чему необязывающий, соответствующий правилам приличия разговор:

«Так как, Мариус, идут дела у твоего брата в армии? А кактвоя история? Я слышал, ты написал тринадцать томов».

Мой отец попятился и буквально унес меня с собой. Мариус недвигался и не отвечал. Вскоре мы присоединились к остальным и поспешноподнимались на холм…

Этот момент изменил весь ход наших жизней. Но тогда ниМариус, ни я не могли этого знать.

Наша следующая встреча произошла лишь через двадцать лет.

Мне уже стукнуло тридцать пять. Можно сказать, что во многихотношениях мы встретились в царстве Тьмы.

Но прежде я хочу заполнить этот промежуток времени.

Под давлением императорского дома я выходила замуж дважды.Август хотел, чтобы у всех нас были дети. У меня их не было. Однако мои мужьяимели многочисленное потомство от девушек-рабынь. Так что я дважды законнымпутем развелась, получила свободу и твердо решила уйти от общественной жизни,чтобы Тиберий, взошедший на императорский трон в возрасте пятидесяти лет, невмешивался в мою жизнь, ибо он был в гораздо большей степени пуританином идомашним диктатором, чем Август. Если я не буду выезжать на банкеты и праздникии крутиться вокруг императрицы Ливии, жены Августа и матери Тиберия, меня,возможно, не принудят стать мачехой! Я затворюсь дома. Мне нужно заботиться оботце. Он уже стар, хотя еще и вполне здоров. При всем моем уважении к мужьям,чьи имена встречаются в римской истории не только в сносках, я оказалась плохойженой. От отца я получала кучу денег, никого не слушала и предавалась актулюбви исключительно на собственных условиях, выполнения которых всегдадобивалась, ибо природа одарила меня достаточной красотой, чтобы заставитьмужчин страдать.