«Почему ты такой высокий?» – спросила я.

Мой отец, конечно, счел мое поведение весьма забавным, а чтоподумают остальные о висящей у него на руках запыленной дочке, осмелившейсязаговорить с почтенными гостями, ему было все равно.

«Сокровище мое, – обратился ко мне Мариус, – явысок, потому что я – варвар!»

Он засмеялся – несколько игриво и в то же время с почтением,как будто перед ним была маленькая дама. Ко мне редко кто так относился.

Неожиданно он растопырил руки и побежал на меня, какмедведь. Я мгновенно в него влюбилась!

«Нет, правда! – сказала я. – Ты точно не варвар. Язнаю твоего отца и всех твоих сестер. Они живут ниже на холме. Твоя семья всевремя разговаривает о тебе за столом, конечно они говорят только хорошее».

«В этом я не сомневаюсь», – ответил он, разражаясьхохотом.

Я видела, что отец начинает нервничать. Только я тогда ещене знала, что десятилетняя девочка может обручиться.

Мариус выпрямился и сказал своим ласковым, очень красивымголосом, искушенным как в публичных выступлениях, так и в речах любви:

«Маленькая красавица, маленькая муза, по матери я веду своепроисхождение от кельтов. Мои предки – высокий светловолосый народ, народГаллии. Говорят, моя мать была у них принцессой. Ты знаешь, кто такие галлы?»

Я ответила, что, конечно же, знаю, и начала пересказыватьвступление из записок Юлия Цезаря о завоевании Галлии, страны кельтов:

«Вся Галлия состоит из трех частей… – Мариус былискренне потрясен. Все остальные тоже. Ободренная, я продолжала: – Кельтовотделяет от Аквитании река Гаронна, а от племени белгов – реки Марна и Сена…»

Мой отец, на этот раз несколько смутившись, поскольку егодочь купалась в лучах славы, повысил голос, чтобы уверить всех и каждого, что ярадость очей его, что мне позволено делать все, что хочется, и, пожалуйста, нестоит обращать внимание…

Я же, будучи от природы нахальной и любительницей устроитьнеприятности, сказала:

«Передайте от меня привет великому Овидию! Потому что я тожехочу, чтобы он вернулся домой».

И выпалила несколько пылких строк из «Науки любви»:

А поцелуи? Возможно ли их не вмешивать в просьбы?

Пусть не дается – а ты и с недающей бери.

Ежели будет бороться и ежели скажет: «Негодный!» —

Знай: не своей, а твоей хочет победы в борьбе.

Все, кроме моего отца, расхохотались, а Мариус обезумел отвосторга и захлопал в ладоши. Другого поощрения мне и не требовалось, теперьуже я помчалась на него, как медведь, продолжая распевать пламенные стихиОвидия:

Только старайся о том, чтоб не ранить нежные губы,

Чтобы на грубость твою дева пенять не могла.

Кто, сорвав поцелуй, не сорвал и всего остального,

Истинно молвлю, тому и поцелуи не впрок[2].

Отец схватил меня за предплечье и приказал: «Все, Лидия,хватит!»

А мужчины смеялись все громче, сочувствуя ему, обнимая его иснова смеясь.

Но я не могла не одержать последнюю победу над взрослой компанией.

«Прошу тебя, отец, – сказала я, – дозволь мнезакончить мудрыми и патриотичными словами Овидия: „Я поздравляю себя с тем, чтопоявился на свет лишь в наше время, не раньше. Эта эпоха мне по вкусу“».

Это не столько позабавило Мариуса, сколько изумило. Но отецподтянул меня к себе и очень четко произнес:

«Лидия! Сейчас Овидий такого не сказал бы, а ты, будучитакой… ученой и одновременно таким философом, не могла бы ты уверить дражайшихдрузей твоего отца в том, что ты прекрасно знаешь: Август по веским причинамвыслал Овидия из Рима, и он никогда не сможет вернуться домой».

Другими словами, это означало: «Помолчи, достаточно обОвидии».

Но Мариус опустился передо мной на колени, стройный,красивый, с гипнотическими голубыми глазами, поцеловал мне руку и сказал:

«Я передам Овидию твой привет, маленькая Лидия. Но твой отецправ. Всем нам следует соглашаться с цензурой императора. В конце концов, мы жеримляне. – А потом он повел себя весьма странно – заговорил со мной как совзрослой: – Август Цезарь, я полагаю, дал Риму намного больше, чем можно былонадеяться. И он тоже поэт. Он написал поэму „Аякс“ и сам ее сжег, заявив, чтоона недостаточно хороша».

Лучший день в моей жизни! Я бы согласилась тотчас сбежать сМариусом!

Но мне оставалось только танцевать вокруг него, провожая повестибюлю до ворот. Я помахала ему рукой.

Он задержался.

«До свидания, маленькая Лидия», – чуть задержавшись,сказал он и о чем-то тихо заговорил с моим отцом.

Я услышала лишь слова отца: «Да вы не в своем уме!»

Он повернулся спиной к Мариусу, а тот грустно мне улыбнулсяи исчез.

«О чем он говорил? Что случилось? – спросила яотца. – В чем дело?»

«Послушай, Лидия, в твоих книгах тебе когда-нибудьвстречалось слово „обручиться“?»

«Да, отец, конечно».

«Так вот, этим бродягам и мечтателям ничто так не нравится,как обручиться с маленькой десятилетней девочкой, потому что она еще не доросладо свадьбы и он получит несколько лет свободы от императорской цензуры. Такоеслучается сплошь и рядом».

«Нет, нет, отец! – возразила я. – Я его никогда незабуду».

Думаю, я забыла его на следующий же день. Целых пять лет яне видела Мариуса. Я помню это точно, потому что мне исполнилось пятнадцать,пора было выходить замуж, а мне замуж совсем не хотелось. Я год за годомвыкручивалась, симулируя болезни, безумие, не поддающиеся контролю припадки. Новремя мое истекало. Фактически я имела право выходить замуж с двенадцати лет.

На этот раз все мы стояли у подножия Палатинского холма инаблюдали за ходом самой священной церемонии – Луперкалий – одного из многочисленныхпраздников, неотделимых от жизни римлян.