Генеральша, впрочем, и сама не теряла аппетита, иобыкновенно, в половине первого, принимала участие в обильном завтраке, похожемпочти на обед, вместе с дочерьми. По чашке кофею выпивалось барышнями ещераньше, ровно в десять часов, в постелях, в минуту пробуждения. Так имполюбилось и установилось раз и навсегда. В половине же первого накрывался столв маленькой столовой, близ мамашиных комнат, и к этому семейному и интимномузавтраку являлся иногда и сам генерал, если позволяло время. Кроме чаю, кофею,сыру, меду, масла, особых аладий, излюбленных самою генеральшей, котлет и пр.,подавался даже крепкий, горячий бульон. В то утро, в которое начался нашрассказ, всё семейство собралось в столовой в ожидании генерала, обещавшегоявиться к половине первого. Если б он опоздал хоть минуту, за ним тотчас жепослали бы; но он явился аккуратно. Подойдя поздороваться с супругой ипоцеловать у ней ручку, он заметил в лице ее на этот раз что-то слишкомособенное, И хотя он еще накануне предчувствовал, что так именно и будетсегодня по одному “анекдоту” (как он сам по привычке своей выражался), и ужезасыпая вчера, об этом беспокоился, но всё-таки теперь опять струсил. Дочериподошли с ним поцеловаться; тут хотя и не сердились на него, но всё-таки и тутбыло тоже как бы что-то особенное. Правда, генерал, по некоторымобстоятельствам, стал излишне подозрителен; но так как он был отец и супругопытный и ловкий, то тотчас же и взял свои меры.

Может быть, мы не очень повредим выпуклости нашего рассказа,если остановимся здесь и прибегнем к помощи некоторых пояснений для прямой иточнейшей постановки тех отношений и обстоятельств, в которых мы находимсемейство генерала Епанчина в начале нашей повести. Мы уже сказали сейчас, чтосам генерал, хотя был человек и не очень образованный, а напротив, как он самвыражался о себе, “человек самоучный”, но был однако же опытным супругом иловким отцом. Между прочим, он принял систему не торопить дочерей своих замуж,то-есть не “висеть у них над душой” и не беспокоить их слишком томлением своейродительской любви об их счастии, как невольно и естественно происходит сплошьда рядом даже в самых умных семействах, в которых накопляются взрослые дочери.Он даже достиг того, что склонил и Лизавету Прокофьевну к своей системе, хотядело вообще было трудное, — трудное потому, что и неестественное; но аргументыгенерала были чрезвычайно значительны, основывались на осязаемых фактах. Да ипредоставленные вполне своей воле и своим решениям невесты натуральнопринуждены же будут, наконец, взяться сами за ум, и тогда дело загорится,потому что возьмутся за дело охотой, отложив капризы и лишнюю разборчивость;родителям оставалось бы только неусыпнее и как можно неприметнее наблюдать,чтобы не произошло какого-нибудь странного выбора или неестественногоуклонения, а затем, улучив надлежащий момент, разом помочь всеми силами инаправить дело всеми влияниями. Наконец, уж одно то, что с каждым годом,например, росла в геометрической прогрессии их состояние и общественноезначение; следственно, чем более уходило время, тем более выигрывали и дочери,даже как невесты. Но среди всех этих неотразимых фактов, наступил и еще одинфакт: старшей дочери, Александре, вдруг и совсем почти неожиданно (как и всегдаэто так бывает), минуло двадцать пять лет. Почти в то же самое время и АфанасийИванович Тоцкий, человек высшего света, с высшими связями и необыкновенногобогатства, опять обнаружил свое старинное желание жениться. Это был человек летпятидесяти пяти, изящного характера, с необыкновенною утонченностию вкуса. Емухотелось жениться хорошо; ценитель красоты он был чрезвычайный. Так как снекоторого времени он с генералом Епанчиным состоял в необыкновенной дружбе,особенно усиленной взаимным участием в некоторых финансовых предприятиях, то исообщил ему, так сказать, прося дружеского совета и руководства: возможно илинет предположение о его браке с одною из его дочерей? В тихом и прекрасномтечении семейной жизни генерала Епанчина наступал очевидный переворот.

Бесспорною красавицей в семействе, как уже сказано было,была младшая, Аглая. Но даже сам Тоцкий, человек чрезвычайного эгоизма, понял,что не тут ему надо искать, и что Аглая не ему предназначена. Может быть,несколько слепая любовь и слишком горячая дружба сестер и преувеличивали дело,но судьба Аглаи предназначалась между ними, самым искренним образом, быть непросто судьбой, а возможным идеалом земного рая. Будущий муж Аглаи должен былбыть обладателем всех совершенств и успехов, не говоря уже о богатстве. Сестрыдаже положили между собой, и как-то без особенных лишних слов, о возможности,если надо, пожертвования с их стороны в пользу Аглаи: приданое для Аглаипредназначалось колоссальное и из ряду вон. Родители знали об этом соглашениидвух старших сестер, и потому, когда Тоцкий попросил совета, между ними почти исомнений не было, что одна из старших сестер наверно не откажется увенчать их желания,тем более, что Афанасий Иванович не мог затрудниться насчет приданого.Предложение же Тоцкого сам генерал оценил тотчас же, с свойственным ему знаниемжизни, чрезвычайно высоко. Так как и сам Тоцкий наблюдал покамест, по некоторымособым обстоятельствам, чрезвычайную осторожность в своих шагах, и только ещесондировал дело, то и родители предложили дочерям на вид только еще самыеотдаленные предположения. В ответ на это было получено от них, тоже хоть несовсем определенное, но по крайней мере успокоительное заявление, что старшая,Александра, пожалуй и не откажется. Это была девушка, хотя и с твердымхарактером, но добрая, разумная и чрезвычайно уживчивая; могла выйти за Тоцкогодаже охотно, и если бы дала слово, то исполнила бы его честно. Блеска она нелюбила, не только не грозила хлопотами и крутым переворотом, но могла дажеусладить и успокоить жизнь. Собой она была очень хороша, хотя и не такэффектна. Что могло быть лучше для Тоцкого?

И однако же дело продолжало идти всё еще ощупью. Взаимно идружески, между Тоцким и генералом положено было до времени избегать всякогоформального и безвозвратного шага. Даже родители всё еще не начинали говорить сдочерьми совершенно открыто; начинался как будто и диссонанс: генеральшаЕпанчина, мать семейства, становилась почему-то недовольною, а это было оченьважно. Тут было одно мешавшее всему обстоятельство, один мудреный и хлопотливыйслучай, из-за которого всё дело могло расстроиться безвозвратно.

Этот мудреный и хлопотливый “случай” (как выражался самТоцкий) начался еще очень давно, лет восемнадцать этак назад. Рядом с одним избогатейших поместий Афанасия Ивановича, в одной из срединных губерний,бедствовал один мелкопоместный и беднейший помещик. Это был человекзамечательный по своим беспрерывным и анекдотическим неудачам, — один отставнойофицер, хорошей дворянской фамилии, и даже в этом отношении почище Тоцкого,некто Филипп Александрович Барашков. Весь задолжавшийся и заложившийся, онуспел уже, наконец, после каторжных, почти мужичьих трудов, устроить кое-каксвое маленькое хозяйство удовлетворительно. При малейшей удаче он необыкновенноободрялся. Ободренный и просиявший надеждами, он отлучился на несколько дней всвой уездный городок, чтобы повидаться и, буде возможно, столковатьсяокончательно с одним из главнейших своих кредиторов. На третий день по прибытииего в город явился к нему из его деревеньки его староста, верхом, с обожженноющекой и обгоревшею бородой, и возвестил ему, что “вотчина сгорела”, вчера, всамый полдень, при чем “изволили сгореть и супруга, а деточки целы остались”.Этого сюрприза даже и Барашков, приученный к “синякам фортуны”, не мог вынести;он сошел с ума и чрез месяц помер в горячке. Сгоревшее имение, с разбредшимисяпо миру мужиками, было продано за долги; двух же маленьких девочек, шести исеми лет, детей Барашкова, по великодушию своему, принял на свое иждивение ивоспитание Афанасий Иванович Тоцкий. Они стали воспитываться вместе с детьмиуправляющего Афанасия Ивановича, одного отставного и многосемейного чиновника ипри том немца. Вскоре осталась одна только девочка, Настя, а младшая умерла откоклюша; Тоцкий же вскоре совсем и забыл о них обеих, проживая за границей. Летпять спустя, однажды, Афанасий Иванович, проездом, вздумал заглянуть в своепоместье и вдруг заметил в деревенском своем доме, в семействе своего немца,прелестного ребенка, девочку лет двенадцати, резвую, милую, умненькую иобещавшую необыкновенную красоту; в этом отношении Афанасий Иванович был знатокбезошибочный. В этот раз он пробыл в поместьи всего несколько дней, но успелраспорядиться; в воспитании девочки произошла значительная перемена: приглашенабыла почтенная и пожилая гувернантка, опытная в высшем воспитании девиц,швейцарка, образованная и преподававшая, кроме французского языка, и разныенауки. Она поселилась в деревенском доме, и воспитание маленькой Настасьиприняло чрезвычайные размеры. Ровно чрез четыре года это воспитание кончилось;гувернантка уехала, а за Настей приехала одна барыня, тоже какая-то помещица итоже соседка г-на Тоцкого по имению, но уже в другой, далекой губернии, и взялаНастю с собой, вследствие инструкции и полномочия от Афанасия Ивановича. В этомнебольшом поместьи оказался тоже, хотя и небольшой, только что отстроенныйдеревянный дом; убран он был особенно изящно, да и деревенька, как нарочно,называлась сельцо “Отрадное”. Помещица привезла Настю прямо в этот тихий домик,и так как сама она, бездетная вдова, жила всего в одной версте, то и самапоселилась вместе с Настей. Около Насти явилась старуха ключница и молодая,опытная горничная. В доме нашлись музыкальные инструменты, изящная девичьябиблиотека, картины, эстампы, карандаши, кисти, краски, удивительная левретка,а чрез две недели пожаловал и сам Афанасий Иванович… С тех пор он как-тоособенно полюбил эту глухую, степную свою деревеньку, заезжал каждое лето,гостил по два, даже по три месяца, и так прошло довольно долгое время, годачетыре, спокойно и счастливо, со вкусом и изящно.