Разочарование? Глупо! Но Александр вдруг ощутил, что толстовство как-то померкло для него. Даже к Варваре Александровне в мастерскую ходить расхотелось.

И с учителем что-то творилось, он стал часто исчезать по вечерам, пропадал неделями, уроки у Черкезовых бросил. Александр встретил его случайно на Эриванской площади. «Уходи, Саша, из семьи. Уезжай в Баку, - сказал тот. - Учись там... жизни учись. Сиятельных пчелок трудолюбивых забудь, пусть плетут свои лапти без тебя. Иди и ищи свой путь. Легко не будет, но справишься. Я и сам отсюда ухожу. Уходить надо».

Исчез. Доходили разноречивые слухи, что запил, обретается у молокан, удрал и от молокан, участвовал в покушении на уфимского генерал-губернатора.

Кто он был? Благородный разбойник? Пер Гюнт? Неудавшийся сектант? Бомбист?

Но совету Александр последовал. Даже стыдил себя: как это сам прежде не догадался? Нянчиться с детьми, строгать у княжны досочки? Большой ведь уже. Хватит. При первой возможности подался в Баку. Нина тоже жаждала перемен - птенцы улетают из гнезда. Они уехали вместе.

Баку - неведомая страна, самостоятельность, свобода. Баку - «иди и ищи свой путь».

Он ехал в Баку и юношески самонадеянно думал, что свой путь уже наметил. Он всерьез займется техникой, сделается инженером, где же еще и учиться этому, как не в стремительно растущем, мощном, промышленном Баку. И первым его проектом будет прокладка железной дороги в Сванетию. Год назад он был там с отцом, и мечта о железной дороге в страну, не ведавшую колеса, захватила его. Он без конца рисовал кружевные мосты, воображал, как очарует идеей кузена Сашечку Патваканова, договорится через него с разбогатевшими на нефтяных промыслах родственниками, они финансируют проект.

Нет, все вышло не так.

Город угнетал его. Он чувствовал себя здесь, больным. Удушающая мазутная вонь, жирная пыль на мостовых, прокопченные стены крепости, кучка жалких высохших деревьев губернаторского сада, соленая вода, которую нельзя пить.

Толстовство, где оно? Улетучивалось само собой. В Баку ему не было места. И чудесная идея прокладки железной дороги в Сванетию тоже на глазах истаивала.

Сгоряча, еще в первые бакинские дни, Александр попытался рассказать о ней своему новому другу Авелю Енукидзе, который не так давно сам перебрался сюда из Тифлиса и учился на помощника машиниста. Они познакомились еще в Тифлисе, но там заметнее ощущалась разница в возрасте, Авель был старше на два года. Теперь Алексалдр возмужал, и Авель признал это. Сблизила их, конечно, и любовь к технике. Александр проводил в депо у Авеля все свободное время.

Но идею, чудесную мечту о железной дороге, Авель решительно отверг.

- Не приспело еще время. Не о том тебе сейчас нужно думать.

Александру показалось, что его опять третируют, как мальчишку.

- Я думаю о людях, которые до сих пор еще не знают колеса.

- Ты увидел сказочную страну, там люди живут простой трудовой жизнью, в горах, и гордятся, что у них нет и не было князей и помещиков. А по твоей дороге эти князья и помещики приедут к ним. А- на красавцах мостах и тоннелях, о которых ты мечтаешь, наживутся твои же Патвакановы.

- О чем же, по-твоему, я должен мечтать? - искренне недоумевал Александр.

- Ты на нефтяных промыслах бывал? - помедлив, спросил Авель.

Александр не мог не признаться, что обходит их стороной. Это так непохоже на Тифлис.

- Пойдем посмотрим поближе, - сказал Авель.

Они шли выжженной, залитой нефтью землей, сплошь изрытой и развороченной, перепрыгивая через заполненные мазутом канавы, мимо огромных черных маслянистых цистерн и баков, от которых несло нагретым металлом. Вокруг вздымается лес нефтяных вышек; словно гигантские уродливые птицы, качаются коромысла насосов. Все опутано паутиной труб, железнодорожных путей, все грохочет, шипит, чавкает, изрыгает клубы пара и дыма. И здесь же - вот что самое жуткое - рабочие бараки, сложенные из необработанного камня, приземистые, туда можно войти только согнувшись. Вместо окон - щели, да и не жилища это вовсе, а пещеры. Пещерный город, как могут жить в нем люди в наступающем двадцатом веке? Как могут вырастать дети? А их много, они, подобно их родителям, черным рабам нефти, черны, в неотмываемых нефтяных разводах, с гнойниками на ногах, хоть считается нефть целебной. Игрушки - этикетки от найденных папиросных коробок и фантики от кем-то съеденных конфет. Есть у них и свои сладости - конфеты из патоки, тающие от тепла, арбузные семечки да ворованные с товарной станции засаленные, грязные кусочки кокосового ореха. Они играют и радуются жизни в нефтяном аду.

Нина скоро напишет:

Грязь и копоть, едкий дым,

По артериям льется нефть,

Куртки в саже, с ликом злым

Голодает чернь.

Да, все обрело иной смысл. Баку дружба с Авелем. Спасибо, Авель, Абдул, Золотая рыбка!

Хотя не так легка порой была эта дружба. Не сразу раскрылся Авель, не сразу Александр узнал, что есть у его друга и такие имена, вернее партийные клички. Александр замечал осторожность, сдержанность товарища в общении, обижался, ревновал к делам, в которые Авель не хотел его посвящать, к друзьям, с которыми тот его не знакомил. Лишь спустя год, при том, что виделись почти ежедневно, узнал, что Авель - один из основателей социал-демократической организации и член Бакинского комитета РСДРП. Через него Александр познакомился с Ладо Кецховели, с Леонидом Борисовичем Красиным, с инженером Классоном, услышал новые для себя речи о Революции, увидел, как начались грандиозные работы по электрификации нефтепромыслов, все связанное с электричеством приобрело для него особенное значение. Сила электричества, электрический свет стали и его мечтой...

Однако, уезжая летом 1902 года в Петербург, он еще не до конца уразумел, что делом и его жизни и его профессией будет Революция. Что поделать, медленно взрослел. Да и мешала семья, мешала. Не так-то просто жить у Патвакановых и читать Маркса. Понадобился Петербург, чтобы довести юношу до ума.

Петербург не менее откровенен, чем Баку, но в нем холодно, поэтому нужда и боль острее для южанина. Петербург беспощаден. Невский ранит сердце, городские заставы награждают тоской, отчаянием, черной меланхолией.

Пока были какие-то деньги, он снимал чистенькую комнату на Васильевском острове, потом переселился на Обводный канал на Смоленскую улицу в большой пятиэтажный дом, из тех, что именовались «шанхаями», нашел там каморку. Владельцы комнат сдавали углы. Хозяин занимал середину, все четыре угла, завешенные ветхими тряпками, сдавались. В углу помещались кровать, табуретка, на стене шкафчик с посудой, хлебом и тараканами, тут