– Да разве князь, – прервал я ее с удивлением, – про вашулюбовь знает? Ведь он только подозревал, да и то не наверное.

– Знает, все знает.

– Да ему кто сказал?

– Алеша же все и рассказал, недавно. Он мне сам говорил, чтовсе это рассказал отцу.

– Господи! Что ж это у вас происходит! Сам же все ирассказал, да еще в такое время?..

– Не вини его, Ваня, – перебила Наташа, – не смейся над ним!Его судить нельзя, как всех других. Будь справедлив. Ведь он не таков, как вотмы с тобой. Он ребенок; его и воспитали не так. Разве он понимает, что делает?Первое впечатление, первое чужое влияние способно его отвлечь от всего, чему онза минуту перед тем отдавался с клятвою. У него нет характера. Он вотпоклянется тебе, да в тот же день, так же правдиво и искренно, другомуотдастся; да еще сам первый к тебе придет рассказать об этом. Он и дурнойпоступок, пожалуй, сделает; да обвинить-то его за этот дурной поступок нельзябудет, а разве что пожалеть. Он и на самопожертвование способен и даже знаешьна какое! Да только до какого-нибудь нового впечатления: тут уж он опять всезабудет. Так и меня забудет, если я не буду постоянно при нем. Вот он какой!

– Ах, Наташа, да, может быть, это все неправда, только слухиодни. Ну, где ему, такому еще мальчику, жениться!

– Соображения какие-то у отца особенные, говорю тебе.

– А почему ж ты знаешь, что невеста его так хороша и что они ею уж увлекается?

– Да ведь он мне сам говорил.

– Как! Сам же и сказал тебе, что может другую любить, а оттебя потребовал теперь такой жертвы?

– Нет, Ваня, нет! Ты не знаешь его, ты мало с ним был; егонадо короче узнать и уж потом судить. Нет сердца на свете правдивее и чище егосердца! Что ж? Лучше, что ль, если б он лгал? А что он увлекся, так ведь стоиттолько мне неделю с ним не видаться, он и забудет меня и полюбит другую, апотом как увидит меня, то и опять у ног моих будет. Нет! Это еще и хорошо, чтоя знаю, что не скрыто от меня это; а то бы я умерла от подозрений. Да, Ваня! Яуж решилась: если я не буду при нем всегда, постоянно, каждое мгновение, онразлюбит меня, забудет и бросит. Уж он такой; его всякая другая за собой увлечьможет. А что же я тогда буду делать? Я тогда умру... да что умереть! Я бы ирада теперь умереть! А вот каково жить-то мне без него? Вот что хуже самойсмерти, хуже всех мук! О Ваня, Ваня! Ведь есть же что-нибудь, что я вот бросилатеперь для него и мать и отца! Не уговаривай меня: все решено! Он должен бытьподле меня каждый час, каждое мгновение; я не могу воротиться. Я знаю, чтопогибла и других погубила... Ах, Ваня! – вскричала она вдруг и вся задрожала, –что если он в самом деле уж не любит меня! Что если ты правду про него сейчасговорил (я никогда этого не говорил), что он только обманывает меня и толькокажется таким правдивым и искренним, а сам злой и тщеславный! Я вот теперьзащищаю его перед тобой; а он, может быть, в эту же минуту с другою и смеетсяпро себя... а я, я, низкая, бросила все и хожу по улицам, ищу его... Ох, Ваня!

Этот стон с такою болью вырвался из ее сердца, что вся душамоя заныла в тоске. Я понял, что Наташа потеряла уже всякую власть над собой.Только слепая, безумная ревность в последней степени могла довести ее до такогосумасбродного решения. Но во мне самом разгорелась ревность и прорвалась изсердца. Я не выдержал: гадкое чувство увлекло меня.

– Наташа, – сказал я, – одного только я не понимаю: как тыможешь любить его после того, что сама про него сейчас говорила? Не уважаешьего, не веришь даже в любовь его и идешь к нему без возврата, и всех для негогубишь? Что ж это такое? Измучает он тебя на всю жизнь, да и ты его тоже.Слишком уж любишь ты его, Наташа, слишком! Не понимаю я такой любви.

– Да, люблю как сумасшедшая, – отвечала она, побледнев, какбудто от боли. – Я тебя никогда так не любила, Ваня. Я ведь и сама знаю, что сума сошла и не так люблю, как надо. Нехорошо я люблю его... Слушай, Ваня: яведь и прежде знала и даже в самые счастливые минуты наши предчувствовала, чтоон даст мне одни только муки. Но что же делать, если мне теперь даже муки отнего – счастье? Я разве на радость иду к нему? Разве я не знаю вперед, что меняу него ожидает и что я перенесу от него? Ведь вот он клялся мне любить меня,всё обещания давал; а ведь я ничему не верю из его обещаний, ни во что их неставлю и прежде не ставила, хоть и знала, что он мне не лгал, да и солгать неможет. Я сама ему сказала, сама, что не хочу его ничем связывать. С ним этолучше: привязи никто не любит, я первая. А все-таки я рада быть его рабой,добровольной рабой; переносить от него все, все, только бы он был со мной,только б я глядела на него! Кажется, пусть бы он и другую любил, только бы при мнеэто было, чтоб и я тут подле была... Экая низость, Ваня? – спросила она вдруг,смотря на меня каким-то горячечным, воспаленным взглядом. Одно мгновение мнеказалось, будто она в бреду. – Ведь это низость, такие желания? Что ж? Самаговорю, что низость, а если он бросит меня, я побегу за ним на край света, хотьи отталкивать, хоть и прогонять меня будет. Вот ты уговариваешь теперь меняворотиться, – а что будет из этого? Ворочусь, а завтра же опять уйду, прикажет– и уйду, свистнет, кликнет меня, как собачку, я и побегу за ним... Муки! Небоюсь я от него никаких мук! Я буду знать, что от него страдаю... Ох, да ведьэтого не расскажешь, Ваня!

«А отец, а мать?» – подумал я. Она как будто уж и забыла проних.

– Так он и не женится на тебе, Наташа?

– Обещал, все обещал. Он ведь для того меня и зовет теперь,чтоб завтра же обвенчаться потихоньку, за городом; да ведь он не знает, чтоделает. Он, может быть, как и венчаются-то, не знает. И какой он муж! Смешно,право. А женится, так несчастлив будет, попрекать начнет... Не хочу я, чтоб онкогда-нибудь в чем-нибудь попрекнул меня. Все ему отдам, а он мне пускайничего. Что ж, коль он несчастлив будет от женитьбы, зачем же его несчастнымделать?

– Нет, это какой-то чад, Наташа, – сказал я. – Что ж, ты теперьпрямо к нему?

– Нет, он обещался сюда прийти, взять меня; мы условились...

И она жадно посмотрела вдаль, но никого еще не было.

– И его еще нет! И ты первая пришла! – вскричал я снегодованием. Наташа как будто пошатнулась от удара. Лицо ее болезненноисказилось.

– Он, может быть, и совсем не придет, – проговорила она сгорькой усмешкой. – Третьего дня он писал, что если я не дам ему слова прийти,то он поневоле должен отложить свое решение – ехать и обвенчаться со мною; аотец увезет его к невесте. И так просто, так натурально написал, как будто этои совсем ничего... Что если он и вправду поехал к ней, Ваня?

Я не отвечал. Она крепко стиснула мне руку – и глаза еезасверкали.

– Он у ней, – проговорила она чуть слышно. – Он надеялся,что я не приду сюда, чтоб поехать к ней, а потом сказать, что он прав, что онзаранее уведомлял, а я сама не пришла. Я ему надоела, вот он и отстает... Ох,боже! Сумасшедшая я! Да ведь он мне сам в последний раз сказал, что я емунадоела... Чего ж я жду!