– Душно! – прошептала она, – сердце теснит... душно!

– Воротись, Наташа! – вскричал я в испуге.

– Неужели ж ты не видишь, Ваня, что я вышла совсем, ушла отних и никогда не возвращусь назад? – сказала она, с невыразимой тоской смотряна меня.

Сердце упало во мне. Все это я предчувствовал, еще идя кним; все это уже представлялось мне, как в тумане, еще, может быть, задолго доэтого дня; но теперь слова ее поразили меня как громом.

Мы печально шли по набережной. Я не мог говорить; ясоображал, размышлял и потерялся совершенно. Голова у меня закружилась. Мнеказалось это так безобразно, так невозможно!

– Ты винишь меня, Ваня? – сказала она наконец.

– Нет, но... но я не верю; этого быть не может!.. – отвечаля, не помня, что говорю.

– Нет, Ваня, это уж есть! Я ушла от них и не знаю, что сними будет... не знаю, что будет и со мною!

– Ты к нему, Наташа? Да?

– Да! – отвечала она.

– Но это невозможно! – вскричал я в исступлении, – знаешьли, что это невозможно, Наташа, бедная ты моя! Ведь это безумие. Ведь ты ихубьешь и себя погубишь! Знаешь ли ты это, Наташа?

– Знаю; но что же мне делать, не моя воля, – сказала она, ив словах ее слышалось столько отчаяния, как будто она шла на смертную казнь.

– Воротись, воротись, пока не поздно, – умолял я ее, и темгорячее, тем настойчивее умолял, чем больше сам сознавал всю бесполезность моихувещаний и всю нелепость их в настоящую минуту. – Понимаешь ли ты, Наташа, чтоты сделаешь с отцом? Обдумала ль ты это? Ведь его отец враг твоему; ведь князьоскорбил твоего отца, заподозрил его в грабеже денег; ведь он его вором назвал.Ведь они тягаются... Да что! Это еще последнее дело, а знаешь ли ты, Наташа...(о боже, да ведь ты все это знаешь!) знаешь ли, что князь заподозрил твоегоотца и мать, что они сами, нарочно, сводили тебя с Алешей, когда Алеша гостил увас в деревне? Подумай, представь себе только, каково страдал тогда твой отецот этой клеветы. Ведь он весь поседел в эти два года, – взгляни на него! Аглавное: ты ведь это все знаешь, Наташа, господи боже мой! Ведь я уже неговорю, чего стоит им обоим тебя потерять навеки! Ведь ты их сокровище, все,что у них осталось на старости. Я уж и говорить об этом не хочу: сама должназнать; припомни, что отец считает тебя напрасно оклеветанною, обиженною этимигордецами, неотомщенною! Теперь же, именно теперь, все это вновь разгорелось,усилилась вся эта старая, наболевшая вражда из-за того, что вы принимали к себеАлешу. Князь опять оскорбил твоего отца, в старике еще злоба кипит от этойновой обиды, и вдруг все, все это, все эти обвинения окажутся теперьсправедливыми! Все, кому дело известно, оправдают теперь князя и обвинят тебя итвоего отца. Ну, что теперь будет с ним? Ведь это убьет его сразу! Стыд, позор,и от кого же? Через тебя, его дочь, его единственное, бесценное дитя! А мать?Да ведь она не переживет старика... Наташа, Наташа! Что ты делаешь? Воротись!Опомнись!

Она молчала; наконец, взглянула на меня как будто с упреком,и столько пронзительной боли, столько страдания было в ее взгляде, что я понял,какою кровью и без моих слов обливается теперь ее раненое сердце. Я понял, чегостоило ей ее решение и как я мучил, резал ее моими бесполезными, позднимисловами; я все это понимал и все-таки не мог удержать себя и продолжалговорить:

– Да ведь ты же сама говорила сейчас Анне Андреевне, можетбыть, не пойдешь из дому... ко всенощной. Стало быть, ты хотела и остаться; сталобыть, не решилась еще совершенно?

Она только горько улыбнулась в ответ. И к чему я этоспросил? Ведь я мог понять, что все уже было решено невозвратно. Но я тоже былвне себя.

– Неужели ж ты так его полюбила? – вскричал я, с замираниемсердца смотря на нее и почти сам не понимая, что спрашиваю.

– Что мне отвечать тебе, Ваня? Ты видишь! Он велел мнеприйти, и я здесь, жду его, – проговорила она с той же горькой улыбкой.

– Но послушай, послушай только, – начал я опять умолять ее,хватаясь за соломинку, – все это еще можно поправить, еще можно обделать другимобразом, совершенно другим каким-нибудь образом! Можно не уходить из дому. Ятебя научу, как сделать, Наташечка. Я берусь вам все устроить, все, и свидания,и все... Только из дому-то не уходи!.. Я буду переносить ваши письма; отчего жене переносить? Это лучше, чем теперешнее. Я сумею это сделать; я вам угожуобоим; вот увидите, что угожу... И ты не погубишь себя, Наташечка, кактеперь... А то ведь ты совсем себя теперь губишь, совсем! Согласись, Наташа:все пойдет и прекрасно и счастливо, и любить вы будете друг друга сколькозахотите... А когда отцы перестанут ссориться (потому что они непременноперестанут ссориться) – тогда...

– Полно, Ваня, оставь, – прервала она, крепко сжав мою рукуи улыбнувшись сквозь слезы. – Добрый, добрый Ваня! Добрый, честный ты человек!И ни слова-то о себе! Я же тебя оставила первая, а ты все простил, только обмоем счастье и думаешь. Письма нам переносить хочешь...

Она заплакала.

– Я ведь знаю, Ваня, как ты любил меня, как до сих пор ещелюбишь, и ни одним-то упреком, ни одним горьким словом ты не упрекнул меня вовсе это время! А я, я... Боже мой, как я перед тобой виновата! Помнишь, Ваня,помнишь и наше время с тобою? Ох, лучше б я не знала, не встречала б его никогда!..Жила б я с тобой, Ваня, с тобой, добренький ты мой, голубчик ты мой!.. Нет, ятебя не стою! Видишь, я какая: в такую минуту тебе же напоминаю о нашем прошломсчастии, а ты и без того страдаешь! Вот ты три недели не приходил: клянусь жетебе, Ваня, ни одного разу не приходила мне в голову мысль, что ты меня прокляли ненавидишь. Я знала, отчего ты ушел: ты не хотел нам мешать и быть нам живымукором. А самому тебе разве не было тяжело на нас смотреть? А как я ждала тебя,Ваня, уж как ждала! Ваня, послушай, если я и люблю Алешу, как безумная, каксумасшедшая, то тебя, может быть, еще больше, как друга моего, люблю. Я ужслышу, знаю, что без тебя я не проживу; ты мне надобен, мне твое сердценадобно, твоя душа золотая... Ох, Ваня! Какое горькое, какое тяжелое времянаступает!

Она залилась слезами. Да, тяжело ей было!

– Ах, как мне хотелось тебя видеть! – продолжала она,подавив свои слезы. – Как ты похудел, какой ты больной, бледный; ты в самомделе был нездоров, Ваня? Что ж я, и не спрошу! Все о себе говорю; ну, как жетеперь твои дела с журналистами? Что твой новый роман, подвигается ли?

– До романов ли, до меня ли теперь, Наташа! Да и что моидела! Ничего; так себе, да и бог с ними! А вот что, Наташа: это он сампотребовал, чтоб ты шла к нему?

– Нет, не он один, больше я. Он, правда, говорил, да я исама... Видишь, голубчик, я тебе все расскажу: ему сватают невесту, богатую иочень знатную; очень знатным людям родня. Отец непременно хочет, чтоб онженился на ней, а отец, ведь ты знаешь, – ужасный интриган; он все пружины вход пустил: и в десять лет такого случая не нажить. Связи, деньги... А она,говорят, очень хороша собою; да и образованием, и сердцем – всем хороша; ужАлеша увлекается ею. Да к тому же отец и сам его хочет поскорей с плеч долой сбыть,чтоб самому жениться, а потому непременно и во что бы то ни стало положилрасторгнуть нашу связь. Он боится меня и моего влияния на Алешу...