«Вы в этом уверены?» – хотел было спросить Рестон, новоздержался. Он смотрел на профиль Нины, и его посещали мысли, которые он всюжизнь презрительно отбрасывал, начиная еще со студенческой поры, когдараспростился с любовными иллюзиями, мысли, в общем-то полностью неуместные намногометровой глубине в советской столице под нацистской бомбежкой. Я встретилнаконец-то свою женщину, думал он. Вот наконец-то, в пятьдесят два года,встретил свою женщину. Вся моя жизнь до нее, с моим холостяцким эгоизмом, совсеми моими привычками, с так называемой свободой, с так называемым сексом, быласвинством, потому что в ней не было этой женщины. Мне нужно жить с этойженщиной и вовсе не для секса в первую очередь, а для того, чтобы заботиться оней. В моей жизни должен быть кто-то, чтобы я о нем заботился, а именно вот этаженщина, Нина, с ее дочкой. Нет-нет, пока не поздно, невзирая на всеразгорающуюся войну или именно потому, что она сейчас разгорается, я должен всеперевернуть в своей пустой и затхлой жизни. Именно она выбросит на помойку всемои дурацкие кастовые и клубные привычки, фетиши, продует, прочистит все этипустоты, заполнит их своим столь очевидным артистизмом, своей легкой походкой,которую я еще не видел, но могу себе представить по очертаниям ее бедер иголеней под этим клетчатым пледом. Мы с ней и с ее дочкой куда-нибудь сбежим,ну, скажем, в Португалию, на ту полоску побережья к северу от Лиссабона, я будуиногда выезжать в воюющие страны и возвращаться к ней.

Такие, столь не свойственные ему мечты проносились ввоображении Тоунсенда Рестона, пока он вдруг не сообразил, что приближается вэтом стремительном волшебном плавании к большому подводному камню. Муж, чертвозьми! Ведь у нее есть муж, хирург в действующей армии. Почему я так быстрорешил, что она предназначена для меня, когда она предназначена для своего мужа?Тут его воображение стали посещать некоторые мерзости. Муж на фронте, подогнем, у него есть большие шансы стать добычей немецкого стрелка. Ну, и потом,что такое какой-то русский врачишка по сравнению с известным международнымжурналистом? Что такое их жалкие московские коммунальные квартиры по сравнениюс рестоновским фамильным домом на Cape Cod, не говоря уже о всех возможностях,которые откроет ей мой банковский счет? Вот это уж гадость, оборвал он тутсебя. Для нее это все ничего не значит, иначе она не была бы моей женщиной, аведь она – это как раз то, о чем я мечтал еще в молодом, столь постыдномромантическом периоде, о котором я всю свою жизнь старался забыть...

Между тем, пока он предавался этим столь неуместным мечтам,в подземной станции нарастало паническое настроение. Вдруг пробежал слух, чтонемецкие танки прорвались, что уже занято Тушино, что Кремль разбомбили допоследнего кирпича, что город весь горит, а какие-то банды разбивают магазины играбят дома, а какие-то отряды, то ли свои, то ли немецкие, в бомбоубежищапускают газ. Вдруг возникли оглушительные вопли: «Давай на выход! Спасайся, ктоможет!»

Толпа повскакала на ноги, стала хаотически раскачиваться, тоустремляясь к эскалаторам, то останавливаясь перед безнадежной пробкой.Мальчишки пытались пролезть между ног или по головам. Их пинали, стаскивали сплеч. Стоял оглушительный визг, рыдали старухи, то там то сям возникали драки.Людей, казалось, охватил ужас клаустрофобии, ими двигал только ужас, слепоежелание выбраться из подземного мешка.

Нину трясло, как в лихорадке, она обхватила за плечи Ёлку,прижала ее к себе и только об одном заботилась – как бы у нее не отбили дочку,как бы не потерять ее в толпе. Она уже и думать забыла о своем приятном соседеи, когда Рестон крикнул ей, чтобы она держалась за ним, глянула на него с такимдиким неузнаванием, что он даже отшатнулся. Вдруг, словно кто-то вышиб пробку,толпу понесло. Рестон, как ни старался он быть рядом с Ниной, был выброшен надругую лестницу. Некоторое время он еще видел среди стремящихся наверх голов ееспутавшуюся гривку, потом она пропала. Он еще надеялся найти ее на поверхностии, оказавшись в вестибюле, стал кричать:

– Nina, ou etes-vous?! Repondes, sil vous plait! Repondesdonc![5]

Ничего, однако, он не услышал в ответ. Вскоре, послежесточайшей давки в вестибюле, его вынесло на улицу, и здесь он снова ничего неувидел, кроме мрака, разбегающихся в разные стороны фигур, и ничего не услышал,кроме проклятий и подвывания сирен, и ничего не почувствовал, кроме холодногодождя за воротником, дождя, наполнившего его тоской, отчаянием и стыдом за своистоль странные подземные мечтания, несомненно связанные с началом мужскогоувядания. Налет, кажется, уже кончался, взрывов больше не было слышно, ивспышек в небе стало меньше, в проходящих сквозь тучи лучах прожекторовпоявилась некоторая томность.

Он поднял воротник и зашагал вниз по Горькой улице, всторону посольства.

– Nina, Nina, – бормотал он. – She’s aninteresting person, isn’t she? Should I try to find her? Nina... Gosh, I losther last name... Nina who?[6]

Первая волна паники, охватившая Москву, улеглась, ноприближалась вторая, сокрушающая, как цунами, ростом в десять этажей, –запомнившееся потом надолго 16 октября 1941 года. В промежутке между этимиволнами, в сравнительно спокойную ночь, наше повествование снова приблизилось кстанции метро «Площадь Маяковского».

На этот раз все подходы к ней были перекрыты военнымипатрулями. Москвичей, привычно уже направлявшихся туда на ночевку,заворачивали. «Граждане, станция „Маяковская“ сегодня закрыта. Используйтедругие бомбоубежища». Ну, не иначе как взрыв какой-нибудь, думали москвичи,прорыв воды или канализации.

Станция между тем была в полном порядке, больше того, сиялав ту ночь пугающей чистотой. Медленно и надежно скатывалась вниз одна излестниц эскалатора. Тускловато, но ровно горели на лестнице фонари, похожие начаши языческого храма. Привычно, как в мирное время, светились надписи: «Стойтесправа, проходите слева!», «Держитесь за перила», названия станций –«Белорусская», «Динамо», «Аэропорт», «Сокол», «Площадь Свердлова», пересадка на«Охотный ряд», «Библиотека им. Ленина», «Дворец Советов», «Парк культуры им.Горького».

Вскоре после полуночи к станции подъехало несколько кургузыхбронированных автомобилей командующих фронтами и сопровождающего состава. Измашин вышли и направились внутрь командующий Западным фронтом Жуков,командующий Брянским фронтом Еременко, генералы Конев, Лелюшенко, Говоров,Акимов.