— Чего?! — вытаращился Горохов на друга.

— Того... Айда в комнату.

Они прошли в комнату, и Генка рассказал все ссамого начала и до самого конца.

— Вот так фишечка! — присвистнул Макс. — Зна­чит,я тебе во сне говорил, что тип в черном каждый день на кладбище мотается?..

— Ага. А что?

— А то, что так оно и есть: мужик приходит наклад­бище каждый день. А то и два раза в день.

— М-да-а... — со вздохом протянул Самокатов. —Чем дальше в лес, тем больше дров.

— Зато интересно, Самокат! — с жаромвоскликнул Горохов.

— Кому интересно, а кому и не очень, — буркнулГенка. — Как вспомню свое сердце на ладонях у Курочкиной... Бр-р-р... —Самокатова передернуло.

— Да, это круто, — согласился Макс. — Акстати, я тебе дельную мысль во сне подкинул.

— Когда предложил в милицию позвонить?

— Нет, когда говорил, что твоим сознанием изсо­седней квартиры управляют.

— Секретное оружие и все такое... — хмыкнулГенка.

— Ну, может, конечно, там и не секретноеоружие. Но какая-то фишка определенно имеется.

— Какая фишка?

— С помощью которой тобой... как это... —Горохов наморщил лоб. — Блин, слово забыл... О, вспомнил! «Манипулируют». Тобойманипулируют, Самокат!

— А что это значит?

— Ну, управляют твоими действиями и твоимсозна­нием.

— Кто управляет?

— Возможно, этот тип в черном.

— А зачем? — не понимал Генка.

— Черт его знает... Слушай, а у тебя, в самомделе, есть ключ от той квартиры?

— Да, есть.

— Так давай залезем. Глядишь, чего-нибудь нады­баем.

— Давай. А когда?

— Завтра. Как только мужик на Фарфоровскую умо­тает.

— А если он неожиданно вернется? — выдвинулСамокатов тот же довод, что выдвигал и Горохов в его сне.

— А я за ним до вокзала прослежу, — сказалМакс, — пока он в электричку не сядет. А ты в это время в его квартирепошуруешь. А если он повернет назад, я при­бегу и предупрежу тебя. Годится?

— Годится, — кивнул Генка. — Только лучше я заним прослежу. А ты в квартире пошуруешь. А то мне, как-то не в кайф опять тудалезть.

И вот на следующий день Самокатов снова сел нахвост подозрительному типу. Мужчина, как и вче­ра, был во всем черном, а в рукедержал букет бе­лых гвоздик. Похоже, что он и правда собрался на клад­бище.

Генка довел объект до вокзала, посадил вэлектрич­ку и дождался, когда электричка отвалит. Потом Само­катов вернулсядомой и условным стуком постучал в квартиру старухи Красавцевой.

— Самокат, ты?! — настороженно спросил Гороховиз-за двери (Красавцева так до самой смерти и не собралась врезать дверной«глазок»).

— Я. Открывай.

Макс открыл.

— Заваливай!.. Ну что, уехал?

— Ага. А у тебя что?

Горохов скорчил кислую гримасу.

— Полный голяк.

Мальчишки прошли в комнату. Здесь все было точь-в-точь,как в Генкином сне. Только без гроба на полу.

— Вот тут он стоял, — указал Генка ногой.

— Кто? — не понял Макс.

— Гроб с Курочкиной... А вон там Купоросов сНе­стеровой, — показал он уже рукой.

— Я всю квартиру перерыл, — сообщил Горохов. —Ничего подозрительного. Вот разве что тетрадка... — Макс протянул Генке ученическуютетрадь.

Самокатов ее полистал.

Все двенадцать листов заполняли стихотворныестроч­ки. Это была поэма под названием «На смерть любимой Риты».

— Хм, странно, — сказал Самокатов, пробежавпоэ­му глазами. — Как будто он не про собаку пишет, а про свою невесту.

— Я тоже так подумал, — кивнул Горохов.

Генка подошел к книжному шкафу. И обратил вни­маниена небольшую фотографию в рамке. Он взял фото с полки.

— Горох, смотри.

На фотографии был снят мужчина в черном. Вер­нее,на снимке он был в белом. В белой рубашке и белых брюках. Рядом с ним стоялапожилая женщина. Они улыбались.

— Это ж Марья Сергеевна! — воскликнул Макс.

— Точно!

И действительно, с фотоснимка на ребят гляделаих первая учительница — Мария Сергеевна Афонькина. Она учила их с первого почетвертый класс.

— Гляди, как он на нее похож, — заметил Генка.— Нос такой же и глаза.

— Да, да, — поддакнул Макс.

Ребята озадаченно переглянулись. До этогомомента мужчина в черном представлялся им фигурой таинст­венной и мрачной. Ивдруг он в одну минуту предстал в совершенно ином свете. А именно — сыном их первойучительницы.

— Слушай, Самокат, а что, если мы не тудазаеха­ли? — сказал Горохов.

— В каком смысле?

— Ну, все гораздо проще. И тобой никто неманипу­лирует.

— Насчет манипуляции, между прочим, ты гово­рил,— напомнил другу Генка.

— Да, говорил! — запальчиво ответил Макс. — По­томучто ты стал вопить: «Я не врубаюсь — сны это или не сны!»

— Я и до сих пор не врубаюсь, — сказалСамокатов.

Но в душе у Генки уже начали зарождаться сомне­ния.Может, и впрямь, все гораздо проще?.. Ну, например, он элементарноперезанимался. А что?.. Конец года. По всем предметам то контроша, то зачет...Опять же у него сейчас переходный возраст, во время которого всякие психическиеотклонения бывают... Вот потому-то ему кошмары и снятся... А царапины, шишка иукус?.. Да мало ли где он мог себя незаметно оцарапать, ударить или укусить.

«В общем, — решил Генка, — все этополнейшая...»

Самокатов не успел додумать. Потому что вдругуви­дел... фонарик.

И все Генкины доводы рухнули, как карточныйдом.

— Горох, это же мой фонарь, — медленнопроизнес Генка. — Я его здесь оставил. Во сне...

— С чего ты взял, что он твой?

— Видишь, изолентой замотано, — показал Самока­тов.— Это я замотал.

Горохов попытался найти логическое объяснение:

— А что, если твоя мать сюда приходила? Илиотец.

— Зачем им сюда приходить? — пожал плечами Генка.

— Ну мало ли, — тоже пожал плечами Макс.

— Даже если они и приходили, то не стали быбрать мой фонарик. У них свой есть.