Подгорный-младший наклонился, поднял с земли еще одну сосновую шишку и, сильно размахнувшись, кинул ее в сторону расшумевшихся птиц. До сорок он, конечно же, не добросил, зато потянул плечо, а шишка, ударившись о ствол дерева, упала вниз, обратно ему под ноги. Среагировав на шум, обе птицы улетели, а Макс остался стоять один посреди двора, потирая разболевшееся плечо.

Постояв немного в задумчивости, он достал из кармана мобильный и позвонил жене. Марина ответила не сразу. Максим уже хотел отключить телефон, когда гудки в трубке сменило молчание, потом послышалось сухое «Да?».

Макс почувствовал, что раздражение с новой силой охватывает его, голова становится тяжелой от обилия комбинаций обидных и резких слов, которые он мог бы сейчас сказать Марине, хотя она была ни в чем не виновата. Что означает вот это неласковое, неприветливое «Да?»? Она не рада его звонку? Учитывая, что они не разговаривали уже три дня после его последнего пьяного загула, это было вполне естественно. Хотя неужели за три дня она не соскучилась? А если вдруг Маринка на самом деле завела себе хахаля? Поубиваю обоих. А что, если она про моих девок знает? Надеюсь, не обо всех. А о ком? Отец явно в курсе. Хотя откуда он может знать? Но он может, он все может. Да что ж так все сложно?!

— Привет, Маринка! — как можно жизнерадостнее произнес Макс.

Столица, сорок две недели до Нового года

Тукай внимательно слушал президента, иногда делал пометки в блокноте.

— Послушай, Алексей, мы тут говорили с Батором по поводу предстоящей инаугурации…

— Не рано?

Президент недовольно сжал тонкие губы, нахмурился:

— Не рано. В будущее смотреть никогда не рано. — Он протянул руку к фарфоровой чашке с чаем, сделал глоток. — Вся процедура расписана уже давно, там нет ничего необычного. Но, знаешь, Батор предложил провести это все дело не в Кремле взаперти, как обычно, а на Красной площади. А что, лето, тучи разгоним, будет, так сказать, праздник всенародного единения вокруг нового лидера. Как тебе?

— Как мне новый лидер? — усмехнулся Тукай. — Или эта идея? Лично мне ни первое, ни второе не нравятся, но, Сергеич, хочешь на Красной площади, значит, так и сделаем. А что, Кремлевский полк красиво пройдет, барабанщики.

— Вот! Хорошо, что ты меня понимаешь, как обычно! — оживился президент. — Так вот самое интересное, Батор предложил такую штуку — он по площади проедет на коне, — президент поднял руку — не перебивай, — как Рокоссовский в сорок пятом. Красиво будет! С шашкой, в бурке.

— С зеленым флагом, — буркнул Тукай.

Президент поставил чашку на стол. Пристально посмотрел на своего давнего соратника, холодно улыбнулся.

— Ну почему с зеленым, с нашим родным флагом и поедет. Хотя флаг, я думаю, уже лишнее. Ты брови-то не хмурь, тебе с ним еще работать и работать. Алексей, человека еще многому научить надо…

— Галстук надевать? Чему я его на старости лет научить могу? — вспыхнул Тукай.

— А хоть бы и галстук! Надо будет, и галстук сам ему завяжешь, и шнурки на ботинках. — Президент окончательно рассердился. — Не вышло у нас с тобой разговора по душам, Алексей. Разочаровывать ты меня стал последнее время. Ладно, иди, времени и впрямь еще много впереди, глядишь, к августу и ты поумнеть успеешь.

Тукай поднялся, застегнул пиджак, поправил галстук.

— Сергеич, ты меня знаешь.

— Вот именно, что я вас всех знаю, иди! — Президент вновь потянулся к чаю, не глядя на выходящего из кабинета министра.

Выйдя на крыльцо загородной резиденции президента, Тукай остановился на ступеньках, поднял голову навстречу мартовскому солнцу, глубоко вздохнул. Сверху раздалось негромкое цоканье — по огромной сосне, росшей прямо у входа в резиденцию, пробежала белка. Тукай улыбнулся — хорошо-то как, тепло, сейчас бы с внуками да на охоту, — и шагнул к распахнутой двери лимузина. Когда он садился в машину, на лице его не оставалось и тени той мелькнувшей улыбки — это вновь был тот, всегда невозмутимый, Тукай, которого так боялись подчиненные и так ценил президент. Вот только ценил ли его президент уже в прошлом или продолжал делать это в настоящем, Тукай уже уверен не был.

Сев в машину, он приказал ехать в «Первую нефтерудную компанию». Выехав на шоссе, водитель включил мигалку, и через полчаса лимузин уже въезжал в служебные ворота «Нефтерудной» — нефтяной компании с государственным участием, которая добывала почти половину нефти в стране. Еще спустя десять минут Тукай уже пил кофе в кабинете Рудина. Сняв пиджак и ослабив узел галстука, он с удовольствием сделал глоток отличного свежесваренного кофе и причмокнул губами. Рудин, хорошо зная своего старого товарища, нажал кнопку селектора, и буквально через минуту помощница внесла поднос с двумя бокалами коньяка. Рудин сделал небольшой глоток и с интересом молча смотрел на своего гостя. Вопросы задавать не было смысла, он знал, что Тукай и так ему расскажет все подробности встречи с президентом, иначе и смысла не было ему приезжать.

Через несколько минут, когда министр закончил свой рассказ, Рудин все так же стоял, опершись на письменный стол, и внимательно смотрел на своего приятеля, не произнося ни слова. Потом глубоко вздохнул и, наклонившись к селектору, приказал принести еще коньяку. Когда дверь за помощницей закрылась, он сел в кресло напротив Тукая и, глядя ему в глаза, произнес.

— Алексей, ты знаешь, этот кабинет не прослушивается. Час назад его проверяли специально перед твоим приездом. Но я тебе так скажу, если он, — Рудин показал пальцем вверх, — если он так решил, если решение уже принято, то уже его не изменить. Он свои решения не отменяет. А наша с тобой обязанность эти решения выполнять, причем выполнять так, чтобы он остался доволен. А то ведь сам знаешь, — Рудин улыбнулся и глотнул коньяка, — сколько желающих послужить Отчизне, особенно на высоких должностях. А у нас с тобой, друг мой, возраст уже пенсионный. А вот запросы у нас с тобой отнюдь не пенсионерские, так ведь, дорогой товарищ министр?

— Я думаю, друг мой, что деньгами ты не только свои запросы до конца жизни обеспечил, но еще всю семью на три поколения вперед, — огрызнулся Тукай.

Рудин усмехнулся, потер пальцами кончик носа.

— Не в деньгах дело. Денег — да, лет на сто хватит. Дело в статусе, дело в уважении. Не успеешь ты выйти на пенсию, тебя на второй день забудут. Это он, — Рудин махнул рукой в сторону висящего на стене портрета, — будет всегда отцом нации, у него статус от должности уже давно не зависит, уж лет десять точно, если не двадцать. А нам с тобой в лучшем случае место в Совете Федерации, где все почетные пердуны собраны.

— А в худшем? — Тукай подался вперед.

— А в худшем — просто тихая, сытая, богатая старость в окружении внуков и правнуков. Ты не представляешь, какая это тоска. — Рудин залпом допил коньяк. — Расскажу тебе одну историю. Я давно, еще в начале двухтысячных, был на даче у Ивана Вершинина, ты если помнишь, это был первый председатель совета директоров в Национальном газовом холдинге. Его за полгода до этого тогдашний шеф выставил на пенсию. Правда, внешне скандала не было, убрали его с почетом, с медалькой, однако отрезали его от всех дел. Я тогда еще в правительстве работал, и понадобилась нам, уже не помню, по какому вопросу, консультация Вершинина. А я тебе так скажу: он еще тот карась был, и многие схемы, им выстроенные, никто до конца понять не мог, а с новым руководством холдинга он общаться отказывался. Так вот, приехали мы к нему на дачу, по тем временам все очень даже неплохо было, такое, знаешь ли, поместье на берегу озера. Рыбалка у него там была. Чуть ли не рыбу ему на крючок подсаживал аквалангист, чтобы старика порадовать… — Рудин немного помассировал веки, словно стирая нахлынувшие воспоминания. Тукай не перебивал. — Так вот, он с нами вначале вообще говорить ни о чем не хотел. Такой, понимаешь, старикан вздорный был, чуть пса на меня не натравил. А потом понемногу разговорились. Он и не сильно желал нам помочь, но ему очень хотелось, чтобы кто-то оценил красоту его схемы. Там действительно все было красиво придумано, он пионер по части офшоров был тогда. И когда он увидел, что схема нам самим понравилась, что мы ее оценили, у него глаза загорелись. Он как будто сам лет на десять моложе стал. Он нам до вечера такого нарассказывал, что новое руководство само за полгода во всем этом не разобралось бы.