и выкрикивать слова, которых Вандер не понимала.

Вандер хотела сказать им, чтобы они прекратили. Они того и гляди поломают Мейбел кости. Разобьют её на кусочки.

Она знала, что часы сломались и танец заканчивается.

Ей хотелось взять Мейбел на руки и танцевать с ней до самого конца. Мейбел бы это понравилось. Она любила танцевать.

Но Вандер могла только смотреть.

И она смотрела, пока Мейбел не перестала дышать.

И только тогда Вандер оставила её, потому что никуда не ушла.

Потому что Мейбел не стало.

Глава 28

Под грозовым небом

Вандер Квин и Холлоу сидели рядом на крыше Дирлиф-Холла. Над ними темнело грозовое небо. Тучи содержали огромное количество непролитого дождя. Казалось, они в любой момент могли оборваться под собственной тяжестью, упасть на крышу Дирлиф-Холла и разнести всё вдребезги.

И это было бы правильно.

Исключительно справедливо.

Вандер удивлялась, почему мир до сих пор не рассыпается на части.

Почему остальные девочки по-прежнему здесь? Почему они играют, смеются, бегают, дышат?

Почему здесь Джорджиана Кинч – живая?

Казалось несправедливым, что мир продолжает жить, а Мейбел Клаттершем – нет.

Вандер полезла в карман и достала листок. Это был не список Мейбел – он уже не имел никакого значения. Возможно, и никогда не имел. И не любовное письмо Джорджианы.

Этот листок был сплошь исписан мелким, плотным, прекрасным почерком. Эти буквы вывела маленькая бледная ручка Мейбел Клаттершем.

Это были её стихи.

Она их дописала.

Жизнь слишком мала

Для штрафных строчек,

Для клеточек,

Для того, чтобы быть незначительным…

Жизнь слишком огромна

Для маленьких людей вроде меня,

Которые не могут оставить в ней даже крохотный след.

Но птица, летящая в облаках,

Не оставляет следа на земле – и всё-таки

Она счастлива,

Свободна,

И рядом со звездой

Она кажется точно такого же размера.

Я птица.

Я счастлива.

Я свободна.

И Вандер тоже.

Вандер гораздо больше похожа на птицу, чем я.

Вандер достойна целой Вселенной.

Я её вижу.

Я её люблю.

Ей должно принадлежать небо.

Она оставила в моей жизни след.

Она поставила точку,

Идеально круглую.

Не знаю, удалось ли мне оставить в её жизни след.

Не знаю, дала ли я ей то, чего она достойна.

Но она дала мне всё.

Она дала мне всё, в чём я нуждалась.

Она завершила меня.

Чудо моё.

Чудо всей моей жизни.

Когда она сияет рядом со мной,

Я бесконечна.

Когда мы летим вместе к звёздам,

Мы бесконечны.

– Она тоже оставила в моей жизни след, – сказала Вандер Холлоу, в сотый раз складывая листок и в сотый раз убирая его в карман. – Как землетрясение. Почему она этого не заметила?

– Может быть, в этом и заключается красота людей, – ответил Холлоу. – Ты оставляешь следы, как от землетрясения, в жизни тех, кто тебя любит, но исчезаешь без следа. Ты была – и в то же время тебя не было.

– Это не красота, – возразила Вандер. – Это трагедия.

– Такова жизнь, – сказал Холлоу. – Красота и трагедия… всё такое огромное, когда мы есть и когда нас нет…

– Я ещё чувствую её, – прошептала Вандер. – Чувствую её прикосновение. Ты ошибаешься. Мы огромны… всегда.

Глава 29

Потом

Вандер Квин сидела в классе госпожи Гэллоу.

Барсук на парте, казалось, уже не смотрел так осуждающе. В общем, вид у него был сочувственный и грустный. Вандер погладила его по голове. Милый старый барсук.

Речь на уроке шла о волшебных сказках. Вандер следила за мелком, который, танцуя, выводил на доске:

Вновь я в комнату вернулся – обернулся – содрогнулся, –

Стук раздался, но слышнее, чем звучал он до того[4].

Вандер отвела взгляд от доски и посмотрела на место рядом.

И пустота стала последней каплей. Пустота на том месте, где раньше было столько жизни. А теперь ничего, кроме воздуха.

Отсутствие Мейбел.

Последняя капля.

Размером с целую Вселенную.

И Вселенная взорвалась.

Казалось, взорвалась душа Вандер.

Казалось, разлетелись вдребезги последние кусочки её сердца.

Спустя столько времени.

Наконец-то.

Она сделала вдох.

А затем вышла из класса и поднялась по лестнице. Вандер открыла дверь архива и нашла своё грубое шерстяное одеяло, а рядом с ним – стопку книг.

«Девочка с серебряными глазами».

«Крылатое сердце».

«Чернила и кости».

«Повесть об огромном счастье».

И ещё ту книгу о девочке, которая была воительницей и спасла весь мир.

Вандер зажгла свечу и стала читать. Она читала и читала, а над ней – хоть Вандер и не поднимала головы – в самом центре лабиринта теней ждала её мать с вороном на плече.

Свечка мигала.

Вандер читала все эти прекрасные слова. И все чудеса, и вся печаль мира наполнили её, и из глаз Вандер хлынули слёзы.

Спустя много часов и много слёз её веки затрепетали, и книга со стуком упала на пыльные половицы – совсем сухие, как будто слёзы Вандер не капали на пол. Как будто её вообще не было.

Но она была.

Была.

Она была, и жила, и была золотой и лёгкой.

Необыкновенно лёгкой.

И она шепнула, обращаясь к Холлоу и к темноте, прежде чем заснуть:

– Если честно, я рада, что моё сердце разбилось. Хотя это хуже всего на свете.

Ей снилось, что мать манит её к себе.

Ей снилось, что Мейбел манит её к себе.

И она вошла в их тёплые объятия.

И это было главное.

Но свечка ещё горела, потому что Вандер забыла её задуть. Она горела, горела и горела. Страница книги, которую уронила Вандер, стала тлеть с уголка, а затем вспыхнула.

Но всё было правильно. Именно так, как должно быть, если хорошенько подумать.

И пламя начало танцевать, как танцевали Вандер и Мейбел, как танцевали Вандер и её мать; и оно танцевало по всей комнате, пока список Мейбел не превратился в пепел и ничто, словно его никогда и не существовало. Словно он никогда не был самой важной вещью на свете.

Потому что история Мейбел закончилась.

Теперь это была история об одной Вандер Квин. И о том, что случилось с ней потом, когда свечка перестала гореть, и чердак перестал гореть, и всё погасло.

Что же стало с Вандер Квин?

Глава 30

Конец

Вандер Квин сидела на крыше Дирлиф-Холла.

Она посмотрела вверх, на звёзды, и увидела знакомый силуэт, устремлявшийся к ней.

– Привет, Холлоу, – сказала она.

Вандер провела пальцами по блестящей новенькой черепице. Она скучала по старой кровле. Но ту пожрал огонь. Наверное, в каком-то смысле это было правильно. И разумно. Новая крыша – новый год и новая жизнь. Без Мейбел.

– Ты жалеешь, что встретила её? – спросил Холлоу. – Я ведь тебя предупреждал. Предупреждал, что будет больно.

– Откуда ты знал? – спросила Вандер.

– Потому что она увидела тебя. Другие не видели. А она тебя увидела, потому что в каком-то смысле была как ты. Или близко к тому. Она уже почти стала такой, как ты.

Вандер оперлась подбородком на колени.

– Мне больно, – признала она. – Но не плохо. Я всегда гадала, почему я здесь, а моя мать – нет. Теперь я знаю: потому что меня тянуло вниз. Потому что я не была свободна. Моя мать свободна. Мейбел свободна. Я теперь тоже свободна. Мне жаль, что Мейбел умерла. Страшно жаль. Я бы очень хотела её оживить. Но я не грущу оттого, что плакала. Не грущу оттого, что мне больно. Моё сердце разбито – но заодно разорвались узы, которые держали меня здесь. Это странно?

Холлоу покачал головой. Он запрыгнул на колено Вандер, и она погладила его.