Что в нём такого нашли сопротивленцы? Кто за всем этим стоит? Возможно, девчонка даст ответ или хотя бы натолкнёт на мысль.

Выловить её удалось только после ужина. Видимо, почувствовав к себе интерес, она намеренно не отходила от соратников ни на шаг.

Проследовав за ней до казармы, уже перед самым порогом Девятая схватила девчонку за руку и поволокла подальше от посторонних глаз.

— Хочу с тобой кое-что обсудить, — заявила Девятая тоном, не терпящим возражений.

— Не о чем мне с тобой разговаривать, — процедила девчонка сквозь зубы и попыталась высвободиться из стальной хватки. — Лучше не нарывайся, ищейка, а то в одно прекрасное утро можешь и не проснуться.

Девятая рассмеялась и, сдавив нахалке горло, слегка приложила головой о стену:

— Если хочешь уйти отсюда живой, дорогуша, расскажешь всё о Сто Тридцать Шестом. Поверь, за твоё убийство мне точно ничего не будет. Издержки службы, сама понимаешь.

Кожа девчонки замерцала белым, с каждым мгновением становясь всё ярче и ярче. Щурясь от ослепительного света, Девятая вонзила ногти в нежное горло. По пальцам потекла горячая кровь.

— Продолжай, милая, посмотрим, кто кого…

Та попыталась высвободиться.

Девятая хмыкнула: глупышке невдомёк, что бесполезно — далеко не каждый способен вырваться из этой хватки.

От вспышки она едва не ослепла, в глазах заплясали разноцветные пятна, мир, утратив очертания, сделался белым как молоко. Скулу пронзила боль, второй удар пришёлся в висок, но руку Девятая не разжала. Если бы девчонка была способна убить, то давно бы уже это сделала.

Сияние угасло, и зрение постепенно возвращалось.

— И это всё? — хохотнула Девятая, протирая слезящиеся глаза.

— Прошу, отпусти! — выдавила та, вцепившись в держащую её горло руку.

— Дай мне хоть один повод не убивать тебя.

— Ты ведь хочешь узнать о Керсе, верно?

— А это ещё кто?

— Сто Тридцать Шестой. Прозвище у него такое.

Девятая мягко улыбнулась:

— Продолжай.

Глаза, полные страха и отчаяния, умоляюще смотрели на неё.

Наконец, смекнула, что лучше не рыпаться.

— Мы не были с ним особо близки, просто проводили время, — девчонка издала приглушённый стон, когда ногти вонзились глубже под кожу. — Я говорю правду. У него была своя компашка, с ними всё время таскался. Иногда мы встречались за столовой по ночам, пили и трахались, но со мной он почти ничем таким не делился.

— Так ты его подружка, значит? — Девятая вдохнула запах крови, такой опьяняющий, манящий.

— Да ему плевать на меня, он всё о своей Твин бредил, — в голосе послышалась горечь.

Вот оно что! Бедняжка… Разбитое сердце, первое разочарование в жизни. Как это мило!

— Кто такая Твин?

— Одна из Проклятой Четвёрки. Они вместе держались, семьёй друг друга называли.

— Кто-то из них остался в Терсентуме?

— Никого, всех выкупили. Трое в замке, Керса в Гильдию отправили, но ходят слухи, что сбежал.

— Какие у него способности? — Девятая разжала пальцы, кровь хлынула с новой силой.

Девчонка часто задышала, мелко дрожа. Страх — единственное, что развязывает язык и заставляет говорить правду.

— Я так до конца и не поняла, вроде влияет на всякое, — её губы стремительно бледнели, на лбу проступила испарина, — но обычно использует огонь.

— Откуда шрам?

— Не знаю. Слышала, ещё до Легиона что-то случилось.

Девятая ласково улыбнулась и провела ногтем по её щеке:

— Расскажи, какой он!

От её прикосновения девчонка сжалась, задрожав ещё сильнее, глаза заблестели от едва сдерживаемых слёз. Нет, не от полученных ран, видно, как ей тяжело вспоминать о нём. Зацепил, значит, всё никак не отпустит.

Девятой вдруг стало её жаль. Может, потому что знакома эта боль, сама однажды столкнулась с предательством. Такие раны заживают очень медленно.

— Он был добр ко мне, с ним было хорошо и спокойно. Как-то раз сказал, что обучен грамоте. Может, солгал, кто ж его разберёт. Правда, пил много, постоянно во фляге таскал свой синий дым. Пойло такое из поганок.

Смахнув слезу со щеки девчонки, Девятая наградила её долгим поцелуем:

— Благодарю, милая.

Несчастная тут же прижала ладони к ранам и медленно опустилась на замёрзшую землю. Видно, что разговор разворошил едва зажившую рану: кровоточило не столько горло — сама душа.

«Бедная девочка, сколько ещё тебя ждёт разочарований!»

— Маленький совет на будущее, — Девятая с сочувствием заглянула в глаза, полные слёз. — Не открывайся никому и никогда — это делает тебя слабой, уязвимой.

***

Седой в сотый раз перелистывал пожелтевшие от времени страницы. Что-то сильно смущало его в досье Сто Тридцать Шестого. Не объявись ищейка, может, и не обратил бы внимания, но, когда подменял бумаги, наткнулся на очень любопытную деталь, которая всё никак не выходила из головы.

Мимо прошёл молодой человек в зелёном плаще Гильдии. Седой захлопнул папку и насторожённо проводил того взглядом. Убедившись, что это такой же посетитель городской библиотеки, как и он сам, а не засланный шпион Легиона, снова принялся изучать документ.

Вот оно: «мать Элианна Катон». Раз носила фамилию — значит, высокородная; но вот что странно — у её мужа только имя указано. Выходит, простолюдин. Мезальянс, не иначе.

Но дело в другом: эту фамилию уже где-то слышал, вспомнить бы, при каких обстоятельствах.

Бросив взгляд на внушительных размеров книгу с потёртым корешком, Седой тяжело вздохнул, поправил очки и принялся отыскивать нужную страницу. Фамилий, начинающихся на «К», было немало, пришлось попотеть, пока не нашёл нужную.

«Катон — одна из древнейших семей Прибрежья. Александр Катон — известный архитектор, принявший участие в проектировании Регнума.»

Седой хмыкнул и покачал головой: надо же, выходит, Керс потомок одного из основателей. Знал бы этот Александр, что ждёт его потомков, сжёг бы заветы к чертям собачьим.

Дальше шли какие-то имена не столь значимые и явно не имеющие к делу никакого отношения, но уже через пару строк Седой едва сдержался, чтобы не присвистнуть.

Перечитав трижды, он, ещё не веря собственным глазам, захлопнул книгу.

Вот почему фамилия показалась такой знакомой! Печально известная семья Катон, род которой прервался больше сотни лет назад. Выходит, всё же не до конца, раз воспитывал одного из них.

Седой смахнул испарину со лба и ухмыльнулся: забавно, как жизнь любит усложнять и так непростые вещи. Помнит ли мальчишка хоть что-нибудь из своего детства? Ему ведь лет восемь было, не меньше, хотя за четыре года ни разу не услышал от него даже малейших упоминаний о прошлом.