Сергей лежал на спине – руки вытянуты вдоль тела; на груди,обтянутой свитером, – плеер: проводок тянется к наушнику-ракушке. Волосыоткинуты со лба, белое-белое лицо, слегка улыбающиеся губы, спокойно опущенныевеки. Голова его чуть повернута – ровно настолько, чтобы изуродованная щекаоказалась прижата к подушке, и Лида видела его четкий профиль с хищным горбатымносом и лбом, который казался подчеркнуто высоким и чистым. Подбородок, и безтого сильный, был сейчас еще немного выпячен, и лицо Сергея имело то дерзкое,немного насмешливое выражение, которое Лида так хорошо помнила. Это былообычное его выражение – раньше, давно, восемь лет назад – до их ссоры, до ихвзаимного отчуждения, ее отъезда – и их разлуки.

Их вечной разлуки…

Боже мой, за эти годы Лида успела забыть, как же красив,картинно красив был ее брат, забыла изысканную лепку его черт, потому что тотчеловек, который несколько дней назад пришел к ней и робко попросил приюта всобственном доме, оказался так изуродован, так изможден, что невозможно былоузнать в нем былого красавца. Только смерть вернула лицу Сергея то, что отнялау него жизнь!

Она сначала подумала о смерти, а потом только осознала, чтоСергей-то мертв. Повела глазами по выстуженной кухне – и взгляд ее сразуухватил задвинутую печную вьюшку. Эти бутылки на столе… Он опьянел, слишкомрано задвинул вьюшку и…

Как же это может быть? Как? Но ведь они даже не успели ни очем поговорить, она так и не набралась храбрости спросить у него, почему, кактак вышло, что он убил Валерия Майданского и угодил в тюрьму?! Она не спросила,что же произошло там, на зоне, что стало причиной его увечья: несчастныйслучай, злой умысел? Она не успела рассказать ему, как…

– Сережа? – спросила она высоким, дрожащим, детским голосом.– Сережа, ты где?!

Спросила так, словно искала его и не могла найти, – как былораньше, безумно давно, в детстве, когда они играли в прятки в этом самом доме.Здесь тогда еще было электричество, но они нарочно выключали его во всем доме.Только в печке на кухне – в этой вот самой печке! – пляшут красные огоньки затяжелой чугунной дверкой, пахнет сосновой смолой и горячей пшенной кашей. ТетяСима уже спит в своей боковушке (она их страсть как любила, эти крохотныекомнатенки, и нарочно выгородила такую боковушку даже в городской квартире, вкрупноблочных двухкомнатных хоромах), спит крепко-крепко, иногда принимаетсяхрапеть, и эти рулады порою даже заглушают треск промороженных дров в печке.Лидочка радуется, когда раздается теткин храп: она знает, что Сережа не можетего слышать без того, чтобы не расхохотаться, и прислушивается, навостряетушки: не донесется ли откуда-то сдавленный хохоток, не выдаст ли, где спряталсябрат? Но он сдерживается, молчит, затаился так, словно его и нет нигде вовсе. ИЛидочка вдруг воображает, что брат украдкой сбежал – тихонько оделся и подалсяв соседние Кукушки, например, где танцы в клубе и кино, а потом все идут кдевчонкам в общежитие и там занимаются с ними неизвестно чем, так что тетя Симапри одном только упоминании об этом общежитии начинает булькать, как выкипающийчайник…

Брат ушел… но что это шуршит за печкой? Запечник, которыйвылезет в ночи и начнет навевать страшные сны? Или шорох раздается из подполья?Наверное, сейчас как раз подполяник празднует свадьбу своей дочери, а ведь онабыла украдена им из колыбели, когда мать оставила ее без присмотра… говорят,подполяники крадут девочек, которые остаются дома одни. А Лидочка сейчас одна!

– Сережка, ты где?! – кричит она, с трудом сдерживая слезы,но они уже звенят в голосе и вот-вот потекут по щекам, и вдруг зловещеешуршанье под полом прекращается, из-под печки выбирается толстенный теткин котМалофей, а сверху, с полатей, сваливается… Сережка!

– Ну чего ты, ревушка-коровушка? – спрашивает он своимснисходительно-взрослым, невыносимо-противным и обожаемо-родным голосом, беряЛидочку за косичку, связанную калачиком на затылке, и легонько подергивая занее. Лида подныривает брату под мышку и утыкается лицом в худой бок (ребрапересчитать можно!).

Как хорошо… Как спокойно…

Как давно это было и не вернется никогда! Полати порушены…вся жизнь изменилась бесповоротно! Вот что самое ужасное: не вернуть ничего, ипрощения не попросить, и не погладить изуродованное, исстрадавшееся лицо… тоесть погладить-то можно, но ведь брат не ощутит ее ласки. И не услышитотчаянного крика:

– Сережка, ты где?!

Не услышит и не отзовется. Ни-ког-да.

Лида почти не помнила, как избыла тот день. Вроде бы Костяне позволил ей остаться возле мертвого брата, увел с собой, в «Ниву», брошеннуюими около магазина. Сели ждать. Молчали, молчали… Приехала милиция – скоро илинет, Лида не осознавала. Наверное, скоро, потому что было еще светло, солнце взените, когда они все вместе, гурьбой, вернулись в теткину избу. Лида пыталасьсосчитать, сколько народу приехало, но почему-то никак не могла: оперативниковбыло то двое, то трое, а то вообще пятеро. Они вместе в Костей положили Сергеяна две доски и унесли в машину: подъехать-то было невозможно. Сказали, чтоувезут в морг, на вскрытие, хотя все в один голос говорили, что и так картинаясная: угорел, мол, парень – перепил и угорел. Может, конечно, траванулсяводкой, но, скорей всего, она окажется нормальной, а вот гемоглобин покажетналичие угарного газа… Потом писали какие-то бумаги – тут же, на углу стола.Костя все их читал и говорил Лиде, где ставить подпись, если нужно, – онапо-прежнему ничего не соображала.

Удивительнее всего было, что того слова, которое мрачно,тёмно, настойчиво билось ей в уши вместе с толчками взбудораженной крови, мешаяслышать все окружающие звуки, – этого слова так никто и не произнес. Лидасначала едва не зарыдала оттого, что приехали какие-то недоумки, которые невидят очевидного: Сережа ведь не просто так угорел по пьянке, он с собойпокончил, это ей было сейчас ясней ясного, а Клавдия Васильевна и Константинэто еще вчера, выходит, подозревали!

Потом вдруг до нее дошло, что и оперативники, и следовательмолчат вовсе не потому, что ничего не видят и не понимают. Они жалели ее –жалели сестру несчастного самоубийцы…

Наконец кто-то объявил, что все дела сделаны и пора уходить.А жуткое слово «самоубийство» так и не было произнесено.

Ушли все, кроме следователя да Кости с Лидой. Прошлись ещераз по комнатам, проверили, все ли заперто. И уже перед самым уходом заметилипод диванчиком плеер – тот самый, незаметно соскользнувший с груди Сергея.

Костя его поднял. Следователь открыл его, увидел, что внутристоит кассета. Перемотал пленку – она была короткая, такое впечатление, всегона пару-тройку записей, включил, вложив в уши «ракушки», предварительнопротерев их – не без брезгливости – носовым платком.