– Съемочная группа «Трудных итогов» находится в квартиресемнадцать дома номер семь «а» по улице Полтавской. Здесь произошлопреступление, которое поражает своей наглостью. Тяжело ранены – среди белогодня, можно сказать, ранним утром, в одиннадцатом часу! – хозяин квартиры, актертеатра драмы Иван Швец, и его друг, студент театрального училища Валентин Скориков.Сейчас вы видите работников милиции, осматривающих место преступления, иврачей, которые оказывают первую помощь раненым. Да, и любимец публики Швец, иего друг остались живы: убийца оказался не профессионалом. К их общему инашему, конечно, счастью! Ведь и Швец, и его приятель – по-настоящему хорошиеактеры. Впрочем, правильнее было бы назвать Скорикова не просто приятелем, но исожителем хозяина квартиры, ибо эти двое известны своими нетрадиционнымипристрастиями. И не сомневаюсь, что одной из первых версий, выдвинутыхмилицией, будет именно тема ревности – суровой мужской ревности, так сказать.

Лида покачала головой…

– Сволочь ты! – раздался истошный крик Саныча, и Лидаочнулась, сообразив, что она уже не в пахнущей кровью квартире Ваньки и Вальки,а в студии и видит дергающееся лицо Мигало не наяву, а на мониторе. Кмонитору-то и вызвал их Саныч. – Сволочь ты, Мигало! Трупоед поганый!Антропофаг! Ни стыда у тебя, ни совести! Твое какое дело, на хрен, кто с кемспал, спит и будет спать? Нет, клянусь, если он только брякнет, что ребятаснимались в «Деревеньке», я ему вчиню тако-ой иск… нет, я его просто убью!Найму киллера и убью, вот вам святой истинный крест! – И Саныч размашистоперекрестился распечаткой сценария сегодняшней сцены.

– Он ничего не скажет, не волнуйся, – пробормотала Лида. –Когда он меня узнал, то сразу придержал язык.

Саныч посмотрел вприщур на Лиду и медленно кивнул. Он понял,почему заткнулся Мигало… Дело, конечно, было не в том, что в душе Вовочки вдругпроснулись честь и совесть: эти чувства профессионалы-репортеры выжигают всвоих душах каленым железом. Или ты порядочный человек – но неудачник, илитварь бесстыжая, продажная, безжалостная – но истинный журналист. Мигалопринадлежал к числу «истинных мастеров», а значит, вместо души у него былопортмоне, вместо головы – компьютер, а вместо сердца… нет, даже не пламенныймотор, а калькулятор. Он прекрасно знал, что представитель президента вНижегородском округе, Владлен Сергач, тот самый, при официальной поддержкекоторого и процветает канал «Дубль В», в то же время является тайным держателемакций компании «Око Волги», то есть именно на этих деньгах держится«Деревенька». Разумеется, «деревенщики», как и все порядочные люди, терпеть немогли Сергача, с подачи которого вся страна не столь давно рухнула в дефолт (зачто, надо полагать, он и был награжден этой «шубой с царского плеча» – своейхлебной и не пыльной должностью), однако твердо придерживались мнения, что спаршивой овцы – хоть шерсти клок, и охотно брали Сергачевы деньги на новые иновые выпуски «Деревеньки». Жить в обществе и быть свободным от обществанельзя; свобода буржуазного писателя, художника или актрисы напрямую зависит отденежного мешка… и далее по тексту. Таким образом, не один Мигало был крутымпрофессионалом. Но, повторимся, Вовочка, имея вместо сердца счетную машинку,отлично знал: одно некорректное словечко в адрес «Деревеньки» немедленновызовет у Сергача жуткую реакцию отторжения, и тогда «Дублю В» может здорово непоздоровиться.

Поэтому про «Деревеньку» и в самом деле в репортаже Мигалоне было даже упомянуто.

Лида вдруг заметила, что смотрит на экран, брезгливоморщась. И не только потому, что на Мигало тошно было глядеть. Запах нашатыряпродолжал назойливо терзать ее обоняние. Да что за напасть?! Какая-тонавязчивая галлюцинация.

Она повернула голову и убедилась, что галлюцинация тутсовершенно ни при чем, а нашатырем пахнет потому, что им приводят в себярыдающую в другом конце студии Лолу.

Ну да, понятно. Иван Швец считался признанным красавцем и умужчин, и у женщин. Лиде всегда казалось, что Ваньке следовало бы похудетькилограммов на десять, тогда, без этих пухлых щечек и второго подбородка, онсмотрелся бы и в самом деле отлично, однако это не мешало ему разбивать сердцанаправо и налево. Актером он был хорошим, что и говорить, и если уж давал себетруд изображать любовь на сцене или на экране (в «Деревеньке» он играл женихаЛолы-Вари), то трудно было отличить игру от реальности. Видимо, бедняжка Лола икупилась. И сейчас рыдает неведомо отчего: или оттого, что герой ее сновоказался пидермоном, как говорят французы, или что он стал жертвой покушения.

Но что бы там ни утверждал Вовочка Мигало, какие бы версиини разрабатывали компетентные органы, Лиде было совершенно ясно: покушениеникак не связано с сексуальной ориентацией – вернее, дезориентацией Ваньки иВальки. Парень, который в них стрелял, вообще не представлял, что ребята –«голубые». Иначе он не бросил бы Лиде с беспощадной яростью: и ты, мол, дура,трахаться сюда пришла?

Вспомнив его слова, Лида припомнила заодно, что необмолвилась о них оперативнику, который снимал с нее первые показания. Вообще,если уж совсем честно, она ни слова не сказала и о том, что видела стрелявшего.Во-первых, ее никто не спросил, застала она кого-то в квартире или нет.Милицейской бригадой как-то само собой, априори, было решено, что «ПогодинаЛ.Н., соседка пострадавших, проживающая в кв. № 21 (так ее обозначили впротоколе), вошла в квартиру Швеца, увидела два окровавленных тела – и рухнулав обморок. А убийца в это время был уже далеко». Видимо, такое убеждениесложилось из показаний Клавдии Васильевны – она-то в самом деле никого невидела, кроме раненых и лишившейся чувств Лиды.

Таким образом, Лиду никто ни о чем не спрашивал, а сама онане проявила инициативы давать показания. Прежде всего потому, что ничеготолкового не могла бы сказать. Была слишком потрясена. Лица того человека онане помнила – вместо четкого рисунка черт клубилась в памяти какая-то мешанина,к тому же смотрела Лида не в его глаза, а в единственное око пистолета, а чтокасается громадного роста убийцы, она ведь глядела на него снизу, уже сидя наполу, да и была в полуобмороке. Она даже не может точно утверждать, что он былодет в черное: в глазах потемнело. С другой стороны, она понимала, что хотькакая-то информация могла бы оказаться милиции полезной. Например, чтострелявший – мужчина, а не женщина. Хотя бы это! Но ее прошлый – и единственный– опыт общения с правоохранительными органами оказался настолько печальным, авернее сказать, трагическим, что для нее лица всех работников милиции,прокуратуры, следствия слились в некую ледяную, равнодушную, точнее, вовсебездушную маску. Этого отношения она не могла преодолеть, даже если бы еегражданское сознание кричало во весь голос. Однако оно молчало в тряпку, каклюбила говорить Женя Поливанова, ну и Лида тоже промолчала.