несмотря на свою красоту, ставшую просто ослепительной. Интересно, любит ли его Даша по-прежнему? И Марина с Пашей тоже рядом – привычная парочка.

– Полвека-то полвека, но Даша или Женя ничуть не изменились, – невольно покривила я душой.

Алексей почувствовал эту ложь:

– «Ничуть» – это уж слишком, тебе не кажется? В сущности, нелестная характеристика. Если люди с годами не развиваются – это печально.

– Смотря, в какую сторону развиваться, – сжала я кулаки.

– Давайте присядем, – предложил Полоцкий.

За столом он усадил меня по правую руку, рядом с Димой.

– Конечно, тебе уже рассказали о том, что произошло за эти годы и с нами, и с этим миром в целом. Но, как и любой рассказ, он был субъективен. Не будем начинать длинную историю снова и повторяться. Может быть, у тебя есть вопросы?

– Не много. А точнее – всего один, – я выдержала паузу, чтобы не дрогнул голос. – Как вы могли это сделать?

Все равно получился страдальческий вопль. Это было неприятно.

– Сделать что? – фальшиво хлопнула глазами Юля, став вдруг опять самой собой.

Рома поморщился:

– Не надо. Все мы прекрасно понимаем: Вика хочет узнать, как мы могли выгнать… ребят.

Он произнес это слово с запинкой. Видимо, Пастыри давно уже не называли себя так.

– Предателей, – холодно поправила Инга.

– Кого же они предали?

– В первую очередь самих себя, – посмотрел на меня Алексей; и я вдруг поняла, что от прежнего его заикания не осталось и следа. – Сломали свою жизнь из-за глупого тщеславия.

– Их жизнь – это их беда, – нахмурился Рома, – но они предали общее дело. Предали страну, где нас приняли как своих. Предали Отца!

– Постой, Роман, – примирительно подняв ладонь, остановил его Олег Иванович. – Сейчас не будем об этом. Возможно, рассказывая Вике об изгнании, они не совсем честно описали его причины.

– Причиной было их несогласие с вами. Попытка опровергнуть вашу «божественность» перед жителями страны, которыми вы помыкаете.

Олег Иванович горько рассмеялся, за столом послышались гневные возгласы.

– Почему ты им поверила? – прошептал Дима над ухом.

Я повернулась к нему, но тут заговорил Полоцкий.

– Что ж, позволь оправдаться. Если уж употребили такой термин, то богами возомнили себя как раз они. Это было вовсе не желание открыть людям глаза, а попытка революции, несомненно, скатившей бы страну в пучину хаоса. Мы не могли этого допустить. И не допустили ради тех самых людей, для которых трудимся уже многие годы, и которыми якобы «помыкаем». Вчера ты была в городе. Видела страх на лицах? Тревожные взгляды? Полицию повсюду? Полно! Двадцать человек, даже с нашими возможностями, не могут поработить целый народ. Все свои силы, все умения мы направили на то, чтобы улучшить их жизнь. Как бы предвзято тебе ни рассказывали об этом, нельзя отрицать, что благодаря нашим трудам страна совершила небывалый скачок в развитии. Это огромная потеря, что ребята предали свое дело, ведь каждый был важен в своей области. Каждый стоил целого института и мог сделать еще много важных открытий. Но они захотели власти. Исключительной власти! Увы, Вика, должен предупредить и тебя: уникальная сила кружит голову, заставляет забыть о своем долге. И так вознесенные над другими людьми, ребята захотели стать единственными. Но тут им не хватило упорства. Или решимости. Узнав о том, что заговор раскрыт, они струсили. Честное слово, большее уважение у меня вызывают их сообщники! Сразу после того злополучного совета, когда они отдали кольца, – заметь, отдали сами, по своей воле, – и мы еще пребывали в растерянности от случившегося, приближенные к бунтовщикам люди умоляли их о решительном выступлении, которое тогда еще было возможно. Призывали стоять до конца. Но тщетно. Все последующее – запрет на жизнь в столице, работу – не месть, а вынужденная мера. Пока они не одумаются.

Он говорил мягко и спокойно, и, признаюсь, решимость моя угасла. Я разом вспомнила все странности, что заметила вчера. Почему они так спокойно смирились с изгнанием? Отчего притворились, что не знают о разнице во времени между нашими мирами? Что обсуждали на местном языке, отослав меня спать? Очевидно, что-то такое, о чем я не должна была знать.

Я ухватилась за последнее слово Полоцкого:

– Пока не одумаются?

– Конечно! Я не сомневаюсь, что они поймут свою ошибку и признают, как важен наш труд. Согласятся с тем, что мы были призваны спасти этот мир.

– Призваны? – насторожилась я.

– Ты еще многого не знаешь о камне. Тебе не показалось странным, что геласер достался не маленьким детям, не состоявшимся уже взрослым, а вам – молодым, смелым и чистым? Вы были избраны!

– Очень лестно считать себя избранным, которому все позволено.

– Поверхностное суждение. С тех пор, как мы оказались здесь, жизнь твоих друзей – это ученье и труд. Кто захотел бы добровольно взваливать себе на плечи такую тяжесть? Вместо радостной и беззаботной юности – долг и ответственность. И как оказалось, не все готовы были нести эту ношу.

– Теперь ты все знаешь, – сказал Дима.

– Знаю? Теперь я знаю две правды вместо одной, вот и все. Точнее, две версии правды. А что здесь истина – уже не разберешь.

– Зачем нам лгать? – пожал плечами Алексей.

– А им зачем? – парировала я.

– Чтобы использовать тебя! Кольцо, – прищурилась Инга.

– Может быть, и вы хотите меня использовать?

– Стоп! – вмешался Олег Иванович. – Этот разговор ни к чему хорошему не приведет. Вика права – на нее свалилось слишком много информации. Нужно все обдумать. Мы ничего не навязываем. Ты сама решишь, что делать. Если понадобится, я рад буду помочь, захочешь сама осваиваться в этом мире – ты свободна в своих поступках. Но как бы там ни было, надеюсь, эту ночь ты проведешь в моем доме. Это просьба, – он накрыл мою ладонь своей, ласково глядя в глаза. – В память о нашей прежней жизни.

Я неохотно согласилась: не могла уехать от Димы так сразу. К тому же возвращение в эту минуту к ребятам, означало бы признание их правоты. А я совсем не была в ней уверена. Пусть так: ночь там, ночь здесь. Утро вечера мудренее.

По приказу Полоцкого мужчина в белой униформе проводил меня в большую комнату с кремовыми стенами и светлой мебелью. Я вышла на балкон. Невысоко – второй этаж. С этой стороны дворца раскинулся великолепный парк. Аллеи высоких деревьев с пышными зелено-синими кронами. Цепь аккуратных прудов с фонтанами. Внизу – кусты с темными, почти черными листьями. Налетевший холодный ветер взлохматил их, потревожив перламутрово-белые соцветия. Я поежилась и поспешила закрыть дверь.

Не надеясь еще на знание языка,