она нахально сунула их Аристарху и приказала отнести на кухню, а потом, бросив на тумбу пальто, направилась в ванную.

Молодой человек настолько ошалел от неожиданного напора, что покорно исполнил приказанное. На кухне его встречал чрезвычайно довольный Ельцин и, скабрёзно ухмыляясь, показывал средний палец. Аристарх еле сдержался, чтобы не заорать, но собравшись, мудро промолчал, аккуратно поставил пакеты на стол и написал в тетрадке для стихов следующие строки:

Как ударить бабу по морде?

Ведь воспитаны все мы иначе,

Пушкин, Лермонтов, даже Есенин,

Не решили бы этой задачи,

К ним стучались женщины-нимфы

Те, что ценят поэзии нервы,

А сегодня по улицам ходят

Феминистки, шлюхи да стервы…

Поставив многоточие, Аристарх выдохнул и понял, что немного успокоился, Ельцин куда-то исчез, а за спиной послышались неторопливые шаги бесцеремонной, самоуверенной Яны. Растерянность, заставившая написать в целом сомнительные поэтические строки, исчезла, отдав власть иному чувству, в основе которого доминировала твёрдость. Как-то вдруг само собой, пришло спокойное понимание взросления, локализованное в том, что молодой человек осознавал, чего хочет.

— Аристаша, я тебе замечательных вкусняшек накупила, а ты такой бука.

— Это, конечно же, многое меняет, Яна, я ж сразу не понял, что так всё здорово, а то бы точно открыл дверь ещё до твоего прихода и считал бы минутки и, не побоюсь этого слова, секунды.

— Ты бы поменьше иронизировал, молодой человек, — опять включила начальницу Яна.

— Знаешь, забирай пакеты, а где дверь тебе известно, — делано зевнув, ответил Аристарх.

— Я, между прочем, чтоб к тебе приехать, все дела отложила.

— Это очень серьёзный аргумент, но я тебя не ждал.

— Мы же вчера с тобой, вроде, договорились, Аристаша.

— Ну это вряд ли…

— Я так не привыкла, — уже по-серьёзному разозлилась Яна, всё ещё думая, что происходящее какая-то неудачная шутка. Её напористая манера поведения диктовалась огромным деловым опытом, поэтому даже личные отношения рассматривались, как некая сделка, пусть немного нестандартная, но всё-таки, сделка. Тем более, что она уже всё для себя решила и уснула только под утро, с вожделением вспоминая неутомимого юного любовника.

— Ладно, чего ты хочешь? — решив, что с неё, как обычно пытаются тянуть деньги, с вызовом спросила решительная женщина.

— Понимания и ничего больше, — улыбнувшись, ответил интеллигентный Аристарх, оценивая реакцию гостьи. При всей присущей ему раскрепощённости и чрезвычайной уверенности, он ещё не имел достаточного опыта общения с противоположным полом. В эти удивительные, новогодние дни, такой опыт только начинал накапливаться, поэтому возникшая ситуация стала казаться весьма любопытной. Впрочем, нахальная гостья по-прежнему казалась неуместной и даже странной. Еле сдержавшись, чтобы не рассмеяться поэт раскрыл тетрадку и написал несколько строк:

Кошки крутят хвостами

И рвут коготками шёлк,

Ты ж, улыбаясь смотришь,

Ища в этом смысл и толк,

Что нужно им, ты не знаешь,

Греша на кошачью суть

И всё-таки, обнимаешь,

Успев глубоко вздохнуть…

Оторвав взгляд от тетрадки, Майозубов увидел, как Яна резко встала и вышла из кухни. Аристарх слышал, раздражённое ворчание женщины, когда он творил, но в те секунды произносимые гостьей слова не имели никакого существенного значения. Сейчас же, вдруг, что-то щёлкнуло, правда, не на уровне сознания, а скорее на уровне инстинктов и, поддавшись неожиданному импульсу, поэт торопливо направился к успевшей надеть пальто Яне. Через мгновение скрученное в комок пальто валялось на полу, а ещё через два с половиной часа, задыхающаяся от реализованной страсти Яна, нежно спросила: «Почему ты себя так странно ведёшь, Аристаша»? Тот лениво посмотрел на лежащую рядом обнажённую женщину, самовлюблённо улыбаясь тому, какой яркий эффект производит его спортивное тело и некоторая важная анатомическая подробность. До этого момента, Майозубов не казался себе каким-то особенным, считая, что именно рвущийся из него поэт, позволяет чуть смелее и проще смотреть на столь привлекательный женский пол.

— Яна, ты должна понимать, я гений современной поэзии и если ты хочешь быть рядом, то должна служить мне, трепетно улавливая нюансы моего настроения и иногда чем-то жертвовать, обречённо понимая, что единственное, что ценно для поэта — вдохновение. Знаешь, таланту требуется не столько женщина, сколько Муза или, возможно, даже Музы.

— Для меня это новая вводная, Аристаша, — лениво потягиваясь, съязвила Яна.

— Но, поверь, это именно так… Другого между нами не было и уж точно не будет.

— Ладно, — спокойно произнесла гостья, а про себя, в привычной ей меркантильной манере, подумала, что при такой постановке вопроса любовник может обходиться намного дороже. Впрочем, странные закидоны молодого человека не имели никакого значения, её полностью всё устраивало. Главное состояло в том, что она могла получать то, что ей требуется. Причём, удобный роман с дерзким поэтом никак не мешал устоявшейся семейной жизни, а прямолинейность молодого любовника удивительным образом заводила.

Двухтысячные только начались и мало кто давал себе отчёт в том, что грядущие перемены приведут к глобальным изменениям. Впрочем, все подспудно ждали перемен, правда мало кто понимал, какими они должны быть. Уход никчёмного Ельцина подвёл черту под мрачными девяностыми, предрекая неизбежную ломку устоявшихся правил и договорённостей. Огромная страна стояла перед выбором дальнейшего пути развития и поиском нового общественного баланса.

По Кутузовскому пролетел кортеж мэра Лужкова, который, в свойственной большим начальникам манере, царственно излучал мудрость и самодурство, давая налево и направо указания, удивительным образом противоречившие предыдущим. Ну, в общем, всё, как мы любим. Аристарх вовсе не был очарован популярным в среде пенсионеров городским главой. Однако, считал того скорее положительным героем, так как на фоне других «друзей» Бориса Николаевича, Юрий Михайлович выделялся доброй улыбкой, простецкой кепкой и некоторым продуманным альтруизмом, щедрые брызги которого, периодически орошали серые будни уставших от суеты москвичей.

Поэт предчувствовал великие перемены и горел восторженной душой, он, как и все, не знал, что и как должно быть, понимая лишь одно — всё должно быть иначе. Осмыслив это, поймавший ветерок вдохновения Майозубов, перевернул Яну на живот, положил на спину женщины блокнот и стал записывать крутящиеся в сознании строки:

В бешенном ритме столицы,

Крутятся слесарь и мэр,

Добрые светлые лица,

Помнят большой СССР.

В битых осколках отчизны,

Что разлетелись в грязи

Ползают мерзкие слизни

Жрут — всё у них на мази…

Знаю, грядут перемены,

Знаю, несчастье пройдёт,

Коли величием Веры,

Слизней зачистит народ.

— Надеюсь, стихи о любви пишешь? — рассмеялась разомлевшая Яна.

— Скорее наброски для будущей поэмы, — игнорируя неуместный флирт подруги, ответил поэт. Ему совсем не хотелось говорить о своих предчувствиях, а когда Яна взяла блокнот, чтобы прочесть написанное, грубо на неё лёг и поимел со всей классовой ненавистью