через полчаса парочка совокуплялась прямо на столе, причём Аристарх совмещал этот увлекательный процесс с написанием стихов. Он положил на грудь Яны тетрадь и не забывая ритмично двигаться, увлечённо творил:

В поисках телесных наслаждений,

Прихожу на эти берега

Мне не надо тягостных томлений,

Балерин писавшего Дега

Не хочу условностей традиций

И не жажду плена аксиом,

А границы пошлых дефиниций

Разрушаю, как пустой фантом…

Дорога мне лишь одна свобода,

Та, что бесконечно хороша,

Вопрошаю «проклятого бога»

Разве эго — это не душа?

Аристарх самозабвенно совмещал всё то, что ему безумно нравилось — секс и творчество, и если бы не досадный звонок мужа Яны, то наслаждался бы этим бесконечно долго. Впрочем, неожиданная помеха мало что изменила, Яна, делая свой голос максимально трезвым, коротко донесла супругу, что сейчас закончит одно важное дело и сразу перезвонит, а потом умоляюще взглянула на Майозубова и приоткрыла рот, чтобы что-то сказать. Галантный поэт, прямо из бутылки, аккуратно плеснул туда коньяк, а затем отхлебнул сам. После чего требовательно заявил, что ему нужно ещё, как минимум двадцать минут. Конечно, совсем не хотелось менять вечность на эти быстротечные минуты, но правила игры в любовников диктовали именно такую стратегию, ибо обманутый муж должен быть максимально спокоен, дабы не мешать маленьким женским радостям и не ощущать куст ветвистых «рогов» на своей голове.

Поэт почувствовал, что немного вымотан, поэтому закрыв за убегающей Яной дверь, лениво поплёлся на кухню, чтобы что-нибудь по-быстрому перехватить. На кухне его ждал страшно довольный Ельцин, который заговорщицки улыбался и предлагал добить оставшийся коньяк.

— Понимаешь, Аристарх, такой коньяк надо выпивать сразу, а то он, подлец, выветрится.

— Как скажете, Борис Николаевич, — гостеприимно отреагировал удовлетворённый Майозубов. Его дико обрадовало, что у него столь дорогой гость, поэтому поэт шустро помыл рюмку Яны и поставил перед знаменитым собутыльником.

— Какой ты вежливый, Аристарх, вот всегда бы так, — саркастично усмехнулся Ельцин.

— А как иначе, Борис Николаевич, вот люблю вас от души.

— Ну раз любишь — наливай. А у меня для тебя, кстати, подарочек есть.

— Какой подарочек?

— Завтра узнаешь какой, а теперь вздрогнули…

Глава пятая. Игры со временем.

Как удалось доползти до кровати, Аристарх не помнил, но сложилось впечатление долгого непрерывного процесса, из которого, правда, выпало несколько важных составляющих. Вот он пьёт с Ельциным, а теперь, перескочив сквозь нежданно возникшую черноту, с трудом открывает слегка отёкшие глаза. Казалось, промежуточный кусок жизни полностью стёрся из сознания. Это не радовало, но и не печалило, будучи обыденным переживанием нового опыта. Однако, некая растущая тревожность всё-таки присутствовала. Природа набирающего силу беспокойства ощущалась пока не акцентированно, впрочем, сонный мозг фиксировал пугающие странности и несостыковки, которых, в связи с переходом в стадию бодрствования, становилось чрезвычайно много. Так много, что полностью проснувшийся Аристарх не хотел верить тому, что видит. Во-первых, сначала почудилось, что он лежит не в своей комнате, но внимательнее приглядевшись, понял, что это не так. Квартира однозначно точно его, однако, новый, дорогущий ремонт и модная мебель привносили нотки чужого, незнакомого пространства. Впрочем, по-настоящему ошарашило совсем другое — он явственно увидел, что за окном лето. Когда Майозубов ложился спать, без любых сомнений царствовал январь, а с ним снег, холод и прочие «радости» бесхитростной московской зимы. Гений русской поэзии злился и отказывался верить тому, что фиксировали глаза и, конечно же, знал, что не спит. Аристарх никогда не путался между явью и сном, полагая, что подобное недоразумение — банальный атрибут нетребовательных женских романов.

Непонятно откуда взявшийся ремонт, изменил квартиру полностью, но несмотря на это, всё воспринималось настолько привычно, что вконец обалдевший Аристарх, почти на автомате принял душ и, зайдя на кухню, налил в маленький термос кофе. Безусловно, то, что он увидел после того, как проснулся, ввело в лёгкий ступор, поэтому срочно требовалась прогулка, так как без приятного уху городского шума и свежего воздуха не хотелось предпринимать никаких попыток столь необходимого осмысления. Молодой человек нуждался в чём-то знакомом, но нейтральном, чтобы, зацепившись за это, попробовать понять, что же, всё-таки, произошло.

На улице действительно бушевало лето, жара чуть затормаживала течение привычной городской суеты, подсознание, то тут, то там отмечало изменения в хорошо знакомом пространстве, а Аристарх, с сомнением посмотрев на термос, удивлённо подумал о том, что никогда не имел привычки прогуливаться и пить домашний кофе. «Охренеть», — тихо произнёс обескураженный поэт и поплёлся к набережной Москва-реки, надеясь отыскать хоть какую-то ясность и прохладу.

Пока поэт шёл к набережной, с ним дважды поздоровались совершенно незнакомые люди. Аристарх удивился, даже кивнул в ответ, но не придал приветствиям особого значения. Мир, в котором он проснулся, поставил столько куда более серьёзных вопросов, что думать о том, с чего это с ним вдруг здороваются незнакомцы, вовсе не мечталось. Почему-то безумно захотелось кофе, а тот, что был с собой, показался самым вкусным, который он когда-либо пробовал. «Отлично, теперь мне хоть понятно, почему я гуляю с этим дурацким термосом», — подумал Аристарх и удовлетворённо улыбнулся, ведь был найден первый ответ в свалившемся на него фантасмагорическом квесте.

Состояние, захватившее поэта, можно охарактеризовать короткой фразой: и привычно, и не привычно. С одной стороны, всё до боли знакомое, с другой, масса того, чего, казалось, не видел никогда. Майозубов снова отхлебнул кофе и обратил внимание на то, какие на нём вещи. Одеваться пришлось второпях, по привычке, всё идеально село на фигуру, но, чтобы у него была такая одежда Аристарх не помнил. Наблюдение поначалу сильно смутило и даже создалось впечатление, что шмотки чужие, однако, внутренний голос подсказал, что всё совсем не так. Одежда в стиле кэжуал выглядела дорого и немного выпендрёжно, но полностью соответствовала врождённому вкусу и стилю. Сомнение в происхождении вещей ушло так же быстро, как и появилось, оставив лишь лёгкое послевкусие недосказанности, в которой, очевидно, скрывалось нечто самое важное. Но думать об этом Аристарх уже не мог, так как, подняв глаза, оторопел, увидев лоснящиеся небоскрёбы «Москва-сити», выпорхнувшие неведомым миражом на противоположной стороне реки.

Сказать, что увиденное поразило — значит, ничего не сказать. Поэт понял, что ремонт в квартире, шмотки и даже неожиданно наступившее лето объяснить ещё можно, а вот торчащие стеклянные громадины необъяснимы никак. Чтобы хоть немного прийти в себя, Майозубов допил кофе, потом вздохнул и замер в оцепенении.

— Здравствуйте, Аристарх, — неожиданно раздалось за спиной.

— Здравствуйте, — чуть отстранённо отреагировал удивлённый поэт и развернулся, чтобы посмотреть на того, кто его поприветствовал. Перед ним стояла стройная, довольно