— Ник, что ты знаешь о новой пьесе? — спросил Илайес.

— «Ведьма из Колчестера» — довольно веселая комедия. Она сослужит нам славную службу.

— Должно быть, Лоуренс возлагает на нее большие надежды, раз бережет ее на самый конец. А когда мне дадут прочесть мою роль?

— Как только Эдмунд с автором закончат работу над пьесой, — ответил Николас. — Тебе решили дать роль сэра Родерика Лоулеса.

— Хорошее имечко.[5]Мне нравится.

— Автору пьесы оно тоже пришлось по душе. Родерик Лоулес — адвокат, не уважающий закон.

— Много напыщенных монологов?

— Сплошняком.

— А как у меня по сюжету с женщинами?

— У тебя есть жена, леди Аделиза, и любовница — сама Черная Джоан.

— Черная Джоан?

— Ну да! Ведьма.

— Ведьм не бывает, — неожиданно подал голос Дэйви.

— А ты откуда знаешь? — спросил Николас.

— Отец сказал.

— А я-то думал — Эссекс кишмя кишит ведьмами…

— Мой отец говорит совсем не так, — отозвался мальчик. — Он говорит, что колдовство — это просто ловкий обман.

— Значит, как минимум одна из наших пьес твоему отцу точно не понравится. Насколько я понимаю, он приедет на нас посмотреть.

— Наверное. — Дэйви сразу помрачнел.

— Наверняка приедет, — продолжал Николас. — После разговора с мистером Страттоном у меня создалось впечатление, что они с сэром Майклом Гринлифом не только соседи, но и друзья. Мы получили список приглашенных — там стояло имя твоего батюшки. — Заметив, что мальчик чувствует себя не в своей тарелке, Николас поспешил сменить тему: — Дэйви, как называется то место, где ты живешь?

— Холли-лодж — Остролистов приют.

— Великолепное название. И как там — красиво?

— Там очень мило… Но теперь я оттуда уехал.

— Святая истина, — согласился Илайес. — Теперь ты живешь в Шордиче на Олд-стрит, под крылышком Лоуренса Фаэторна. — Валлиец коротко рассмеялся. — И знаешь, твой новый дом тоже можно назвать Остролистовым приютом: Марджери Фаэторн — добрая душа, но за словом в карман не полезет, язык у нее — что твой куст остролиста!

— Но распекает она только тех, кто плохо себя ведет, — поспешно добавил Николас. — О Дэйви в Шордиче будут хорошо заботиться, и он станет ему настоящим домом.

Мальчик ничего не сказал, однако в его молчании Николасу почудилось одобрение.

Теперь они скакали по сельской местности. На деревьях и полях в лучах утреннего солнца тускло искрился иней. Ветер дул спутникам в спину. Дорога была пуста, и только изредка им попадались крестьяне, ехавшие в телегах на рынок. Вдали блеклой линией тянулся горизонт. Казалось, троица едет по Богом забытой глуши.

— Ты когда-нибудь видел сэра Майкла Гринлифа? — спросил Николас, поворачиваясь к Дэйви.

— Несколько раз.

— И каков он?

— Он хороший, — ответил мальчик. — Многие говорят, что сэр Майкл необычный, но он мне нравится.

— Необычный? В каком смысле?

Мальчик задумался, подбирая слова, но так и не найдя их, ответил:

— Увидите сами.

Проведя несколько часов в седле, путники решили сделать привал в придорожном трактире, чтобы перекусить и дать лошадям передохнуть. Дэйви Страттон стал разговорчивее и принялся расспрашивать о театре, засыпав своих спутников вопросами, причем один волновал мальчика особенно.

— Я что, буду играть только женщин? — поинтересовался он, еле сдерживая отвращение.

— Ага, — кивнул Илайес, отхлебнув эля. — Служанок, горничных, потаскух, монашек, королев, императриц, одним словом — всех представительниц слабого пола, включая мегер и соблазнительниц. Впрочем, нет худа без добра.

— Это как?

— Ну, может так получиться, что тебе доведется играть мою жену, и тогда на сцене я подарю тебе сладкий, нежный поцелуй! — Актер усмехнулся, видя, как перекосилось лицо мальчика. — Знаешь, может выйти еще хуже, и ты узнаешь, что такое объятия Барнаби Джилла, — вот тут ты точно поспешишь поскорее вернуться к своему муженьку!

— Не забивай ему голову, Оуэн, — одернул приятеля Николас. — А ты, Дэйви, не волнуйся, тебе еще очень не скоро дадут серьезную роль. Они достаются таким, как Дик Ханидью, ну, тем, кто уже насобачился играть женщин. Во время гастролей в Сильвемере ты, может, вообще не выйдешь на сцену, а если и выйдешь, то, скорее всего, тебе дадут роль какого-нибудь пажа или слуги.

— Мужскую?

— Будешь играть мальчика, то есть самого себя.

Дэйви с облегчением вздохнул, и Николас решил, что паренек стесняется выступать перед отцом в женском обличье. Кроме того, суфлеру показалось, что Дэйви засыпал его вопросами только для того, чтобы самому не отвечать на вопросы Николаса. Интересно получается: чем ближе они к дому Дэйви Страттона, тем меньше мальчик хочет о нем говорить.

Снова двинувшись в путь, Николас и Илайес убедились, что не зря взяли юношу с собой. Дэйви уверенно двигался по тропинке, змеей вившейся через дубраву. Наконец, троица снова выбралась на открытое пространство, однако дорога лучше не стала: некогда раскисшая от дождей, потом разбитая копытами коней сотен путников, теперь она застыла на морозе причудливым рельефом. Тракт пролегал через поля, на которых, поблескивая на солнце, таял иней. Николасу поездка нравилась, и он с интересом оглядывался по сторонам, довольный, что удалось вырваться из смрадного Лондона. У Дэйви, который правил своим пони с уверенностью опытного наездника, тоже было замечательное настроение. Илайес не разделял их восторгов — ему было холодно, однообразные пейзажи быстро наскучили, а главное — начали ныть бедра и ягодицы.

Ровной рысью они преодолели изгиб дороги, которая теперь пошла в гору. Вершину холма венчали старые вязы, туго скрипевшие на ветру. Первым движение за деревьями заметил Николас и указал на него Илайесу, толкнув его локтем. Они приготовились при необходимости выхватить из ножен мечи.

— По моей команде, — произнес Николас, обращаясь к Дэйви, — пустишь лошадь галопом.

— Зачем?

— Делай, как я тебе велю.

— Нам что-то угрожает?

— Не знаю.

Путники медленно двигались к вершине. Из-за толстого ствола на краткий миг высунулась чья-то голова и тут же снова исчезла. Верно, путников ждала засада. Деревьев было слишком мало, чтобы за ними могло укрыться много людей, и росли они только с одной стороны дороги, так что было ясно, откуда ждать нападения. Николас дождался удобного момента и, когда до вершины оставалось ярдов двадцать, хлопнул лошадь по крупу: