Инга смотрела, как Ингмар выходит из кафе, как провожают его внимательными взглядами женщины, – красивый все-таки у нее брат! Видела, как он переходит улицу наискосок, к угловому дому, где, забравшись передними колесами на тротуар, поджидает его черный мощный джип.

Машина завелась почти беззвучно, моргнула фарами, мягко сползла назад с тротуара, выкатилась на дорогу. Через секунду джип смешался с другими машинами в потоке, и Инга потеряла его из виду.

* * *

Инга думала, правильно ли она поступила. Если бы Стас просто загулял, как миллионы других кобелей, она бы честно сказала брату. Ну, как-то предотвратила бы расправу. Да и не стал бы Валевский трогать Воронина. Ну разве что чемоданы помог бы «собрать» поскорее. Если бы Стас изменил Инге традиционно. Не он первый, не он и последний.

Но как было объяснить, что Инга застукала мужа в постели с… мужиком?!! А как все это объяснить Денису? Нет, уж лучше пусть она будет виновата. Потом, может, и скажет брату правду. А вот с Денисом… Тут Ингмар прав на все сто: с Денисом объясняться будет непросто. Он еще и очную ставку им с Ворониным захочет устроить. Еще тот правдоискатель. Впрочем, все они в роду правдоискатели. Порой Инга думала о том, что лучше не знать иногда правды, которая может больно ранить, а то и убить.

* * *

Денис позвонил через неделю, без долгих разговоров спросил:

– Мама, это правда?

– Что «правда»? – переспросила его Инга.

– Что ты ушла от отца. Это – правда?

– Правда. – Инга обиделась на сына: он так был озабочен, что даже не поздоровался. – А «Здравствуй, мама!» где?

– Мама, а ты меня спросила? – Денис, казалось, и не слышал ее вопроса. – Ты сама вот так решила, да?

– Динь, для тебя ничего не изменилось. – Инга старалась говорить так, чтобы голос не дрожал, но у нее плохо получалось. – Ты взрослый, и общаться со мной и с отцом тебе никто не запрещает…

– При чем тут «общаться»? – Денис почти кричал в трубку. – У нас дом был, семья! Понимаешь? «Семья»! А теперь – пепелище! И я не «общаться» с вами хочу, а жить…

Он еще долго говорил Инге обидные слова. Она прощала, потому что лучше так, чем та правда, от которой тошнит.

– Помиритесь, мама! – попросил под конец Денис. – Ну хоть ради меня.

Инге бы соврать, а она не могла. Так и сказала:

– Не могу…

В трубке телефона повисла тишина.

* * *

Стас Воронин после разговора с братом жены понял, что правды тот не знает. Более того, Инга, похоже, рассказала брату и сыну, что у нее, а не у Стаса кто-то в жизни появился.

Стас в какой-то момент почувствовал угрызения совести, но это было секундное замешательство. Оно быстро прошло, и доктор Воронин успокоился. Зная Ингин характер и ее ангельское терпение, он понимал, что может не спешить с поиском жилья. А там… Кто знает, как «там» все повернется? Может, Инга еще одумается и вернется. Он готов к примирению. Мало ли, что у кого в жизни случается! Стас бы многим теткам мог рассказать, в какие авантюры их мужья пускались в поисках острых ощущений. Но, отведав этих самых запретных плодов, серьезные отцы семейств натягивали на себя уютные семейные одежки, на морду навешивали вывеску «Занято!» и возвращались в свои дома, где их ждали и любили. Вранье, конечно, все. И «ждали и любили» – тоже вранье. Во вранье вокруг Стаса Воронина жили все. Так ему казалось, во всяком случае. И от всей той лжи, в которой кувыркались его друзья и сослуживцы, ему казалось, что и его Инга совсем не святая. А уж братик ее финский тем паче!

Вот так он себя успокоил да и зажил потихоньку в загородном доме тестя, из которого не спешил выезжать. Свою личную жизнь Стас Воронин от греха подальше проживал отныне в саунах и на рабочем месте. «Береженого Бог бережет!» – рассудил он, решив не рисковать лишний раз.

Баринов курил пятую сигарету за утро, прихлебывал из чужого, ставшего ему родным за эту неделю синего бокала со сколом на ручке горячий травяной чай и смотрел то на лист бумаги, то за окно. Лист был девственно чист. Тот, на котором Баринов в первый же день что-то написал под заголовком «Расказ» с одним «с», он стыдливо спрятал под стопку чистой бумаги, выбросить не решился, подумал мимолетно «а вдруг!..».

Его тянуло доверить бумаге свои мысли. Почему-то хотелось написать обо всем, что с ним произошло. Вот только форму никак выбрать не мог. Пробовал даже что-то в стихах завернуть, но не пошли стихи. Впрочем, Баринов не истязал себя поиском рифмы, он просто «мысль думал», глядя в окно и попивая чай.

А за окном пейзаж был не очень радостный: небо, завешенное серыми тучами, словно грязной ватой. Лишь кое-где между клочками проглядывала осенняя синь. Елки остроконечные на ближних подступах к топкому лесу. Редкие сизые шлейфы дыма из труб дачных домиков, в которых так же, как и он, приземлились на зимовку редкие отшельники. И задница соседки по участку. У Баринова было ощущение, что она как застыла на этой точке неделю назад, так и не сдвинулась с места. Совершенно унылая задница, обтянутая какой-то стремной полосатой юбкой, полуприкрытая старой курткой.

Баринов, как ни напрягался, не мог представить себе хозяйку «пятой точки». Видок такой, что, даже захоти чего сексуальное домыслить, не получится.

В общем, обстановочка в дачном домике и во всей округе складывалась совсем не поэтическая. Как раз наоборот. А так хотелось хорошего настроения! И еще очень хотелось поделиться со всем миром тем, что вдруг почувствовал, обретя свободу. Ну и выплеснуть на бумагу всю боль, которая накопилась. И не только за этот прошедший год. А за все время его долгой службы на Севере, когда в окнах никакого просвета – сплошная полярная ночь, и в жизни никакой радости – лямка бурлацкая...

И вот сейчас, когда есть и время, и место, и никто душу не рвет на ленточки, не давит, когда появилось то, чего он так ждал всю жизнь, – свобода, – ушло вдохновение. Не писалось, хоть ты застрелись! Впрочем, застрелиться не получилось бы – было не из чего...

Телевизор, который ему достался вместе с дачей, по словам его старой хозяйки, «говорить – говорил, но показания не давал». То есть ящик исправно бумчал, и Баринов даже угадывал по звуку, какой канал на связи, но на экране «шел снег» и не появлялось никакой «картинки».

Первую неделю Баринов это еще как-то терпел, а по прошествии ее взбесился. От этих серых туч, этой унылой задницы на соседнем участке да еще от раннего непрошеного «снега» по ящику он, того и гляди, захандрит, как в дальнем походе. И тогда – хана! Для того он забрался сюда?!

Отложив стопку чистой бумаги в дальний угол, Баринов взгромоздил на стол старый телевизор и стыдливо водрузил на нос новенькие очки, купленные по случаю, – заметил, что читать и писать стало трудновато, и, наткнувшись на киоск с очками, методом тыка подобрал нужные. «Вот и дожил до колес на носу! – сказал сам себе, полюбовавшись на себя в зеркало. – Башка давно седая, а теперь еще и очочки...»