— Пора? — спросил Вольф.

— Минут через пять-шесть, — сказал Ляпис. — Сдюжите, а?

Вольфа тронул хмуроватый тон его вопроса.

— Не бойся, — сказал он. — Я сдюжу.

— Вы надеетесь? — спросил Ляпис.

— Сильнее, чем когда-либо за последнее время, — сказалВольф. — Но все-таки я не верю. Опять все пойдет, как и раньше.

— А что получалось раньше? — спросил Ляпис.

— Ничего, — ответил Вольф. — Когда все кончалось, неоставалось ничего. Кроме разочарования. И все же… нельзя же ни на миг неотрываться от земли.

Ляпис с трудом сглотнул.

— У всех свои маленькие проблемы, — выдавил он.

И снова мысленно увидел человека, который разглядывает, какон целует Хмельмаю.

— Конечно, — сказал Вольф.

Он поднял глаза.

— На сей раз, — сказал он, — я выберусь. Не может же быть,чтобы изнутри все было точно таким же.

— Риск все-таки немалый, — пробормотал Ляпис. — Будьте оченьвнимательны, могут взъяриться ветры.

— Ничего, пронесет, — сказал Вольф. И безо всякой связидобавил: — Ты любишь Хмельмаю, и она тебя тоже. Ничто не может вам в этомпомешать.

— Почти что… — ответил Ляпис как ложное эхо.

— Так в чем же дело? — спросил Вольф.

Ему хотелось бы какой-то страсти. Хотя бы коснуться, это бывсе изменило. Он открыл дверцу кабины, поставил внутрь ногу, и его руки вперчатках судорожно вцепились в перекладины. Под пальцами он ощущал вибрациюмотора. Он казался себе пауком в чужой паутине.

— Пора, — сказал Ляпис.

Вольф кивнул и механически принял исходное положение. Сераястальная дверь захлопнулась за ним. В клети поднялся ветер. Сначала он дулнежно, потом окреп, как затвердевающее на холоде масло. Ветер безпредупреждения менял направление, и, когда воздух бил его по щекам, Вольфуприходилось изо всех сил цепляться за стенку; тогда он ощущал у себя на лицехолод матовой стали. Чтобы не выдохнуться, он сдерживал дыхание. Кровьразмеренно билась в своих протоках.

Взглянуть вниз, себе под ноги, Вольф все еще не осмеливался.Он хотел сначала пообвыкнуть, как следует закалиться, и всякий раз, когдаголова его клонилась от усталости, он заставлял себя не раскрывать глаз. Из егокомбинезона на уровне бедер торчали два ремешка из промасленной кожи сжелезными крючьями на концах, которые, чтобы дать рукам передышку, он время отвремени зацеплял за вделанные по соседству в стенку кольца.

Дышал он тяжело и прерывисто, все сильней и сильней болеликолени. Воздух редел; пульс Вольфа участился, и он почувствовал в глубине своихлегких какую-то пустоту.

На правом стояке он вдруг заметил темный сверкающий след,точь-в-точь подтек расплавленного песчаника на пузатом боку глиняного кувшина.Он остановился, зацепил ремешки и с осторожностью потрогал след пальцем. Липко.Подняв руку против света, он обнаружил, что на кончике указательного пальцависит темно-красная капля. Она увеличилась, вытянулась грушей и вдруготорвалась от пальца, скатившись целиком, как масляная. Непонятно почему этобыло неприятно. Превозмогая все мучения, он приготовился продержаться ещеминуту, пока дрожь в усталых ногах не заставит его остановиться совсем.

Грузно, с натугой дотерпел он до конца данной себе отсрочкии зацепил ремешки. На сей раз он сдался окончательно, без сил повиснув наконцах своих кожаных лент. Он чувствовал, как его собственный вес плющит емутуловище. В углу клети, под самым его носом, по-прежнему текла краснаяжидкость, ленивая и медлительная, прокладывая по стали извилистую дорожку. Еедвижение выдавали лишь изредка попадавшиеся на глаза местные утолщения; еслиисключить то тут, то там то отблеск, то тень, она казалась неподвижной линией.

Вольф подождал. Беспорядочное трепыхание его сердцаподутихомирилось, мускулы начали привыкать к ускоренному ритму дыхания. Он былв клети один и за отсутствием системы отсчета не замечал более своего движения.

Он отсчитал еще сотню секунд. Несмотря на перчатки, пальцыего чувствовали хрустящее прикосновение образующегося на стенке и поперечинахинея. Стало очень светло. Смотреть было больно, глаза слезились. Цепляясь однойрукой, он приладил защитные очки, до тех пор поднятые на шлем. Веки пересталимигать и причинять ему боль. Все вокруг стало отчетливым, как в аквариуме.

Он боязливо бросил взгляд себе под ноги. Земля убегала стольголовокружительно, что у него перехватило дыхание. Он был в центре веретена,одно острие которого терялось в небе, а другое било ключом из шахты.

На ощупь, зажмурившись, чтобы не стошнило, он отцепил крючьяи повернулся, пытаясь опереться о стенку. Пристегнулся в новом положении и,раздвинув каблуки, решился еще раз приоткрыть глаза. Он сжимал кулаки, словнобулыжники.

Из высших сфер падали неясные осыпи неуловимой сверкающейпыли, а в бесконечности трепетало продырявленное блестками света фиктивноенебо. Влажное лицо Вольфа было ледяным.

Его ноги теперь дрожали, и понуждала их к этому отнюдь невибрация мотора. Мало-помалу, методично он тем не менее сумел собраться.

И тут он заметил, что вспоминает. Он не стал бороться своспоминаниями, а, погружаясь в прошлое, еще глубже овладел собой. Хрустящийиней охитинил его кожаную одежду сверкающей коркой, разломанной на локтях иколенях.

Вокруг теснились лоскутья былых времен, то нежные, как серые,скрытные и юркие мышки, то сверкающие, полные жизни и солнца, — иные сочилисьмедлительными, но не сонными жидкостями, легкими, похожими на морскую пену.

Некоторые обладали той четкостью, той стойкостью, чтосвойственны фальшивым картинам детства, образованным задним числом пофотографиям или чужим воспоминаниям; их невозможно перечувствовать заново,поскольку сама их субстанция давным-давно рассеялась.

А другие оживали новехонькими по первому его требованию:сады, трава, воздух; тысячи оттенков зеленого и желтого смешивались в изумруделужайки, дочерна сгущающемся в прохладной тени деревьев.

Вольф дрожал в мертвенно-бледном воздухе и вспоминал. Егожизнь освещалась перед ним накатывающими одна за другой волнами памяти.

Справа и слева от него тяжелый натек смолил стойки клети.

А сначала они мчались беспорядочными ордами, как грандиозныйпожар запахов, света и шепчущих голосов.

Были там круглоголовики, бугорчатые плоды которыхвысушивали, чтобы щетина их стала пожестче и лучше впивалась при попадании взатылок. Некоторые называют их платанами, другие — репейниками, но названия этиничуть не меняют их свойств.