Столь же внимательно наблюдал за бежавшим и капитан Ерофеев. Выглянув из своей ячейки, он не удержался от восклицаний:

— Беги! Не упади… Мать твою!..

Раза два Ерофеев невольно ахнул, когда беглец, спотыкаясь, вдруг упал на землю, но облегченно вздохнул, увидев, что ему удалось подняться и продолжить стремительный бег.

До первой линии окопов оставалось каких-то метров двести пятьдесят. В мирной жизни расстояние небольшое, но для войны — невероятно длинная дистанция. Здесь можно погибнуть на каждом шагу. Не удержавшись, капитан прокричал стоявшему рядом пулеметчику:

— Давай поможем хлопцу! А ну-ка, вдарь длинной очередью по левому флангу! — Трескуче заработал пулемет, заставив прекратить стрельбу. — Так его, гада!!. Попал! Давай еще!.. Ну-ка, дай, я попробую! — оттеснив пулеметчика, Ерофеев поддержал бегущего длинными очередями, заставив немцев пригнуться. — Теперь по правому вдарим! Ага, заткнулись, гады!

Воспользовавшись образовавшейся паузой, боец, пригнувшись, что есть силы устремился к первой линии окопов. Упал, уткнувшись лицом в перепаханную осколками землю, но уже в следующую секунду вскочил пружиной и, обманув припасенную для него пулю, прыгнул на бруствер и скатился прямо на самое дно окопа под ноги возбужденных красноармейцев.

— Ну, ты, брат, даешь! — воскликнул кто-то из бойцов. Я в своей жизни таких везунчиков еще не встречал!

— Сразу видно, в рубашке родился! — дружно загудели остальные.

Подхватив упавшего под руки, поставили его на дно окопа и одобрительно хлопали по плечам, спине.

— Посмотри, даже царапинки на нем нет.

Перепуганный, раскрасневшийся, беглец и сам не верил в свое чудесное спасение. С какой-то виноватой и смущенной улыбкой он посматривал на обступивших его красноармейцев, восхищенно взиравших на него. Равнодушных не оставалось, а капитан, уже немолодой дядька лет под пятьдесят, подвинув костистым плечиком плотную толпу, счастливо улыбался и крепко тискал в объятиях перебежавшего бойца:

— Как же тебе удалось-то? Вот как?

Перед ним стоял тщедушный молодой солдатик, от силы лет двадцати. Смущаясь от всеобщего внимания, он как-то неловко, даже немного застенчиво пожимал плечами, а потом просто объяснил:

— Даже не знаю как… Просто жить очень хотелось. — И тут же жалостливо протянул: — Закурить бы мне, братцы, уж и не помню, когда в последний раз табачок смолил.

— Кури, браток, — протянул цигарку коренастый боец, стоявший рядом. — Только запалил. Табачок что надо. Крепкий! До самых кишок пробирает. Затягивайся на здоровье!

— Да постой ты, — попридержал коренастого боец лет тридцати пяти с орденом Боевого Красного Знамени на порыжевшей гимнастерке. — Чего парня дедовским самосадом травить? От него даже тараканы дохнут! Ты вот лучше мой табачок попробуй… Трофейный! Дымок сладкий, будто конфету жуешь.

Солдатик робко потянулся к умело скрученной махорке.

— Погодь, лучше возьми у меня папироску, — громко произнес капитан, раскрыв дюралевый трофейный портсигар. — Это тебе не какой-то там фрицевский табак. Немцы в куреве ни хрена не смыслят! Они больше для форса курят. А нам, русским солдатам, что покрепче подавай! А потом, такого табака ты во всей дивизии не сыщешь. Знаешь, оставлял его про запас… Думаю, вот как пойдем в наступление, как вдарим фашистам под самый хвост, тогда и закурю где-нибудь в немецких окопах. Но раз такой случай, так чего жалеть!

Солдатик был неказистый, тощий, какой-то весь угловатый, смотрел на окруживших его бойцов с опаской, будто ожидал какого-то подвоха. На узких, еще не сформировавшихся юношеских плечах грубоватыми складками свисала истлевшая гимнастерка, явно с чужого плеча. Через дыры на штанинах виднелись почерневшие худые бедра. На ногах — стоптанные старые кирзачи с драными голенищами.

С первого взгляда он вызывал жалость. Именно таким достается больше всего: и нагоняй от начальства, и самая черная работа, первая пуля — тоже про них. Большинство таких недотеп погибают в первом же бою, а вот этому повезло. Оставалось удивляться милосердию судьбы, столь трепетно оберегавшей тщедушное тельце.

Тонкая ладошка бережно взяла предложенную папиросу. Красноармейцы, принимавшие участие в разговоре, одобрительно и понимающе закивали, сполна оценив щедрость ротного. Папиросы на передовой — вещица не частая и особо ценимая. Если и выпадает счастье затянуться таким табачком, так только одну на двоих. Такой удачный перекур воспринимался как праздник и напоминал о гражданской и такой далекой мирной жизни. Более привычен для солдат самосад, который в ходу от простого солдата до командира полка.

Взяв папиросу, беглец прикурил от предложенного огонька и глубоко, насколько позволяли его скукожившиеся легкие, втянул в себя горьковатый дымок.

— А хорошо, братцы! Лучшего табачка в жизни не курил.

— Тебя как звать-то? — добродушно спросил капитан Ерофеев и отцепил от ремня флягу.

— Макар.

— Хорошее имя. Русское, старинное. А родом откуда будешь?

— Из-под Могилева, — отчего-то сконфузившись, произнес паренек.

Капитан одобрительно кивнул и скупо улыбнулся:

— И город хороший. Бывал я в этом городе. В зелени весь, как сад! С этим городом у меня кое-какие воспоминания связаны. Дивчина одна в нем жила, женихался я с ней, да вот… как-то не случилось. А вот теперь даже не знаю, жива ли.

Докурив, паренек закрыл лицо руками и совершенно по-детски шмыгнул носом:

— Не смотрите… Сейчас пройдет… Столько было… Ведь живой! Сто раз могли убить. А я себя всегда невезучим считал. Ведь другие были лучше меня, удачливее, а они в земле лежат. Я сейчас… Я успокоюсь… Вы простите меня, — утер он рукавом слезы. — Тут столько горя, а я о своем.

— Глотни спиртику, успокоиться тебе надо. Он сейчас в самый раз будет, как лекарство, — посоветовал ротный. — Не боись, разбавлен как надо, не обожжет! Можно сказать, что ты второй раз родился. Не каждому так везет, паря! Такая стрельба была, в соседней дивизии слышно было!

Макар сделал два глотка и устало присел на брус:

— Крепкий… Братцы, кажись, я захмелел. Голова кругом пошла.

— Это с непривычки. Ничего, закалишься на наркомовских! — пообещал коренастый солдат.

— Может, у вас хлеб найдется? Давно ничего не ел.

— Прохоров! — строго окликнул капитан ординарца. — Что такое получается? Парня спиртом напоили, а закуски не дали! Это как же мы гостей встречаем? Как-то не по-христиански получается! Давай, принеси похлебку с хлебом и еще что-нибудь… У меня там в вещмешке еще кусок сала заныкан, тащи его сюда! Ну что ты на меня так осуждающе смотришь?

— Товарищ капитан, вы же сказали, до случая.

— Чего жмешься, Прохоров? Сейчас и есть тот самый особенный случай! К нам гость с той стороны прибежал, уцелел чудом, а ты для него кусок сала жалеешь. Ты, случайно, не хохол?