сказала Клео. — Ирландец… Ты понятия не имеешь, какой у него акцент. А я тогда говорила с техасским выговором, и иногда мы едва друг друга понимали. Он и Эйлин обращались со мной, как с собственной дочкой. Эйлин тайком подсовывала мне шоколадки, приговаривая, что бедному ребенку — то есть, мне — нужны силы. А Барни их у меня отбирал, утверждая, что не хочет, чтобы я растолстела. А потом возвращал с условием, что я с ним поделюсь и не расскажу Эйлин, потому что она в свою очередь тоже не хотела, чтобы он нарушал диету. Как-то он сказал, — глаза Клео затуманились, — чтобы стать воздушным гимнастом, надо держать в уме только одну вещь — философское отношение к возможности сломать себе шею.

Томми припомнил, что и Марио говорил что-то похожее. Где же Марио? Томми поерзал на стуле. В другое время разговоры о мире Большого Шоу, о его легендарных артистах захватили бы его целиком. Но сейчас он просто не мог спокойно ими наслаждаться.

— Еще печенья, Томми? Лисс?

— Нет, спасибо, — он вспомнил правила приличия, — но оно замечательное. Вы сами пекли?

— Господи, нет! — рассмеялась Клео. — У меня даже вода подгорает. Деловые женщины не готовят.

Томми смешался, вспоминая, как гордилась своим ведением хозяйства Бесс Зейн, как отлично она жарила и пекла. Хотя она больше не выступала. Почему нет?

— Клео, а где Барни сейчас? — поинтересовался Анжело.

Живое лицо Клео вдруг погасло и побледнело. На секунду она стала выглядеть на свой возраст.

— Я не знаю, — грустно ответила она. — Никто не знает. Видит Бог, мы перепробовали все. Я до сих пор считаю, что он связался бы со мной, если бы был жив. Я была ему как сестра. Он был моим посажённым отцом на свадьбе. Когда я сломала руку и не могла спать, сидел со мной всю ночь и читал мне ирландские сказки. Но потом он упал, уехал на скорой… и просто исчез.

— Я думал, он умер, — в шоке выдохнул Томми.

Ему и в голову не приходило, что великий ирландский гимнаст, покалечившийся во времена его детства, все еще может быть жив.

— Нам было бы легче, знай мы это наверняка, — вздохнул Лионель. — Но он буквально испарился. Рэнди Старр обратился в агентство Пинкертона. Когда они сдались через год, Джим и я наняли частного детектива. Барни отследили до мексиканской границы, но там след пропал. Больше никто о нем ничего не слышал.

На них опустилась сумрачная тень призраков прошлого. Прославленный ирландский гимнаст, идол Марио, сломавший обе ноги при падении, растворился в забвении вместе с другими загубленными карьерами. Томми подумал о Люсии, которая своей грацией порой маскировала боль и неловкость, о Джо с его рано поседевшими волосами, который когда-то умел «всего понемногу». Он думал о собственном отце, о широком уродливом светлом шраме, пересекавшем глаз Тома Зейна, о кровавых лоскутах порванного костюма.

— Таков наш бизнес, — мрачно произнес Анжело. — Сейчас ты на вершине мира, а через минуту… куда все подевалось?

— Да ладно, развели траур! — вздрогнул Джонни. — Ни к чему такие разговоры! Можно мне еще кофе, Клео?

Пока она возилась с кофейником, в трейлер вошли Папаша Тони, Марио и Джим

Фортунати. Клео засуетилась с добавкой кофе, бутербродов и выпечки, в трейлере стало тесно. Лисс и Клео умостились на одном стуле. Томми уступил свое место Папаше и уселся на пол рядом с Марио. Наступила тишина.

— Нет, Клео, спасибо, кофе больше не надо, — заговорил Папаша Тони. — Не буду мучить вас ожиданием, дети. Мы понравились Старру, но в этом сезоне он нас не берет.

Томми взглянул на Марио, но не увидел его лица за большой синей кружкой с кофе. Лисс выглядела разочарованной, однако не слишком удивленной. Джонни ударил кулаком о пол.

— Он сделал предложение, дядя Тони… — начал Джим.

— Нет, — перебил Марио, — я же просил…

Джим Фортунати жестом велел ему замолчать.

— Он предложил выпустить Марио на центральный манеж с Клео и Лионелем. И взять Тони агентом. Но других ловиторов он использовать не может. Девочка…

не хочу уязвить твои чувства, Лисс, но он так и сказал: «У меня с десяток таких же хороших и почти таких же симпатичных». Паренек… Томми?… выглядит многообещающим, но заключить с ним контракт мы сможем только через пять лет. Мы выступаем в крупных восточных штатах, а там очень строгие законы насчет несовершеннолетних в номере. Кое-кто из детей наряжается для парада-алле или ездит по манежу, но наша политика четкая — до двадцати одного года в воздухе делать нечего. Было бы ему хотя бы восемнадцать, подделали бы документы. Но шестнадцать — нет.

Тонио Сантелли горько усмехнулся.

— Нам с тобой трудно понять, да, Джим?

Фортунати ответил похожей усмешкой.

— Точно, дядя Тони. В восемь лет я был верхним в колонне, а в тринадцать пошел по канату.

— Как это, Джим? — спросил Джонни. — Лисс и Мэтт работали с Лу в манеже, когда Лисс еще и четырнадцати не стукнуло.

— Знаю. Но это было до войны. Года три назад мы угодили в переплет в Чикаго.

Девочка из номера с корд де воланом упала и сломала спину. Это был большой семейный номер… Гонсалво или Гонсалес… забыл.

— Гонсалес, — напомнила Клео. — Консуэло Гонсалес.

Лионель кивнул.

— Мужчин массово забирали в армию, и у нас было много мексиканцев, потому что местная комиссия могла призывать только граждан. Когда Консуэло упала, оказалось, что ей было около пятнадцати. Общество по охране труда несовершеннолетних разнюхало эту историю и устроило большую бучу, кто-то написал во все газеты… Короче, когда все улеглось, нам пришлось ужесточить правило насчет несовершеннолетних в воздушных номерах.

— Все мои дети начинали летать до пятнадцати, — фыркнул Папаша. — Я бы не взялся тренировать тех, чьи мышцы и кости уже затвердели. Это как в балете.

Ребенок должен начинать, пока еще маленький и гибкий. Такие законы положат