целый ряд других нестыковок библейского нарратива, в том числе ответить на вопросы: кем была женщина, на которой женился Каин, и откуда взялся народ земли Нод, о которой говорится в Священном Писании. Разрешить эти вопросы, задаваемые в равной степени как богословами, так и мирянами, а с открытием Нового Света приобретшие еще большую актуальность, мог бы полигенез (33). Если все люди произошли от Адама, то откуда взялись расовые различия между ними? Почему в Священном Писании нет ни слова об этих неведомых цивилизациях? И как люди, о которых идет речь, могли пережить Великий потоп? Один из возможных ответов дает теория не одного, а двух разных сотворений человека, хотя это и противоречит претензиям самой Библии на универсализм.

В середине XVIII века коренные народы Америки взяли ее на вооружение, чтобы организовать сопротивление вторжению европейцев на их земли. На смену старым племенным связям пришло новое единение первых людей, берущих свое начало от краснокожих Адама и Евы. «Надо брать томагавки (34) и рубить белых без разбора! – громогласно вещал один из участников совместной встречи делаваров, шони и ирокезов. – Потому что у них кожа одного цвета, а у индейцев совсем другого». В ходе переговоров с британцами по поводу спорных территорий один из вождей ирокезов предупреждал, что если миры по обе стороны Большой Воды создавались отдельно (35), то «мы вашу справедливость можем таковой и не признавать». Раз уж Бог сотворил людей по отдельности, то у них вполне могут быть разные законы и обычаи.

Теология разделения стала вызовом для всех коренных народов, обратившихся в христианскую веру или слишком сблизившихся с европейцами. В 1763 году совет вождей делаваров согласился на семь лет ввести употребление рвотного чая, чтобы очистить свои тела от приемов и манер белых. А когда пресвитерианцы предприняли попытку заслать к ним своих миссионеров, делавары отказали им, приведя свой собственный миф:

В начале Бог сотворил трех мужчин и трех женщин: краснокожих, черных и белых.

Но Библию дал только белому мужчине, полагая, что краснокожий и черный никогда не будут читать подобных книг.

Когда моравский евангелист спросил одного из вождей племени сенека, слышал ли он, как Бог явился на землю в облике человека и умер на кресте, тот ответил ему лаконично: «Индейцы, вполне естественно, не виновны в его смерти, в отличие от белых». В глазах этого сенеки странная доктрина священника представляла собой еще одно доказательство проклятия белых людей, подвергнувших пыткам и убивших своего собственного Бога (36). Для почитателей казненного божества теория раздельного происхождения грозила распустить на нитки само полотно их веры. Если Адамов было много, а род людской появился на свет не из одного расового источника, то соблазн Эдема и последовавший за ним первородный грех не может ложиться пятном на все человечество. Получается, что канва библейского нарратива – расплата Христа за наши грехи и их искупление – к другим народам неприменима. «Как в Адаме все умирают, так во Христе все живут», – гласит Первое послание к коринфянам (15:22). На кону стояло не что-либо, а универсализм, по праву считающийся основополагающей доктриной христианства. Мало того что над христианской теологией нависла угроза, так полигенез еще и мог пошатнуть сами основы Просвещения. Что означает «быть человеком», если не все люди произошли из одного и того же источника? «Как философы вообще могут рассуждать о человеческой природе (37) и толковать общепринятые принципы морали, – спрашивал историк Колин Кидд, – если человечество неоднородно по своему происхождению?» В 1787 году богослов Сэмюэл Стэнхоуп Смит предупреждал, что без Адама и Евы, в принципе, нельзя говорить о «человеке»: «Наука морали превратилась бы в абсурд; законы природы и наций обратились бы в ничто; общие принципы человеческого поведения, религии или стратегии нельзя было бы определить даже в общих чертах; и все это по той простой причине, что человеческую натуру, изначально бесконечно разнообразную, а в постоянно меняющемся мире еще и невероятно запутанную, нельзя было бы постичь в рамках любой системы». Если Адам на самом деле не был первым человеком, то это рушит сам фундамент «человеческого знания». Мы падшие с ним, но падшие и без него.

Ради устранения угрозы полигенеза некоторые теологи, желая продемонстрировать расовое единство всего человечества, нашли поистине невероятного союзника (38). Начиная с середины XIX века стали появляться книги и трактаты, утверждавшие, что поклонение змею можно обнаружить в любой культуре и на любом временном этапе. А раз так, то повсеместное распространение змеепоклонства можно считать доказательством универсальности грехопадения: все народы сохранили одни и те же воспоминания о развернувшейся в Эдемском саду драме, пусть даже этнически окрашенные, следовательно, все расы распространились по земле из одного и того же пункта. Как утверждал в 1833 году в своей работе «Змеепоклонство по всему миру» Джон Батерст Дин, дед П. Г. Вудхауса, идолопоклонничество непредумышленно выступило в защиту христианской веры. На более чем пятистах страницах преподобный Дин скользил за богоподобным змеем «от рая до Перу», от кельтских легенд о драконах до великих празднеств Индостана, где крестьяне в виде подношений кобрам оставляли у входа в свои хижины рис. В персидском мифе два змея, хороший и плохой, схватились за космическое яйцо, представляющее собой вселенную, причем каждый из них зажал зубами один из его концов. В сказаниях новозеландского народа маори присутствовали говорящие гадюки; в Луизиане индейцы щеголяли татуировками змей, свернувшихся вокруг солнца. В представлении древних греков уроборос, то есть змея, кусающая свой собственный хвост, символизировала вечность. По мнению Дина, поклонение змею, с одной стороны, было вполне естественным, с другой – иррациональным. «Иррациональным потому, что между божеством и рептилией нет ровным счетом ничего общего… а естественным в силу того, что благодаря признанию истинности событий в раю такого рода предрассудки появляются при первой же возможности».

Во время древних ритуалов в честь бога Бахуса приверженцы его культа клали себе на грудь ядовитых змей и «жуткими криками призывали: “Ева! Ева!” (39), а потом возлагали рептилий себе на головы в виде венков», – рассказывал в 1825 году Мэттью Бриджес, отследивший змеиный путь сквозь историю в своем труде «Свидетельства нечестивой античности». Неизвестный автор трактата «Змеепоклонство», датированного 1889 годом, ссылаясь на авторитет филологов, утверждал, что в основе самого названия Европа лежит фраза аур-аб, в переводе с древнееврейского означающая «солнечный змей» (40). Двигаясь дальше на запад, можно обнаружить, что главное божество американских индейцев Маниту тоже переводится как «змей». «Тот факт, что рептилия, не вызывающая ничего, кроме отвращения, могла возвыситься в ранг предмета почитания, можно объяснить единственно коварством этого злейшего врага», – писал преподобный Дин. Через поклонение змею дьявол не