сообщить их далекому другу, – писал евангелист, – это называется манитувоаган (17), а сам сочинитель наделяется сверхъестественным могуществом». Но, как полагал Хекевелдер, даже грамотные божества стояли гораздо ниже «Великого» Китчи Маниту, «Всемогущего Творца». Наш моравский евангелист попытался вписать концепцию Маниту в христианское противопоставление добра и зла, утверждая, что верховное божество должно сопровождать Матчи Маниту, иными словами, дьявол. А раз так, то задача миссионеров сводилась к тому, чтобы обособить могущество Маниту от повседневного мира людей, зверей и рыб, отодвинуть христианский рай от земной нечестивости, отделить святость от мирской суеты.

«Завидев с берега Маниту, – писал Хекевелдер, – вожди делаваров собрались на нынешнем Манхэттене для радушной встречи бога. Захватили с собой дары в виде мяса, воздвигли идолов и решили, что церемониальный танец не только станет для верховного божества усладой, но и, наряду с жертвой, поможет умаслить его в том случае, если оно на них злится». Пока они ждали, вернувшиеся из разведки воины доложили, что на посудине полно существ «совсем не такого цвета кожи, как у индейцев». Разведчики приметили, что один из них вырядился в красные одежды и, по всей вероятности, «был сам Маниту». По мнению историков, в красный наряд, в глазах делаваров символизирующий жизненную силу и боевой дух, мог облачиться сам Генри Гудзон. «В каждом белом человеке они видели младшего Маниту, сопровождавшего верховное божество, сиявшее во всем своем величии в красном зашнурованном убранстве», – продолжал Хекевелдер. Глядя на Гудзона, делавары только диву давались: «Это наверняка великий Маниту, только вот почему у него белая кожа?» Хотя, как писал историк Эван Хефели, делаварам эти чужеземцы вряд ли показались бы белыми (18). Белая кожа, какой в XIX веке ее представлял Хекевелдер, обладала далеко не тем же оттенком, который традиционно считается белым, например цветом морских раковин или песчаника. Голландцы, со своей стороны, правя Новыми Нидерландами, позиционировали себя не «белыми», а христианами.

Сочиняя свой труд через двести лет после описанных выше событий, Хекевелдер спроецировал на выдуманную им версию первой реакции делаваров непростой современный расовый вопрос. Собственные индейские рассказы о первом этапе освоения европейцами Америки вращались не столько вокруг цвета кожи, сколько вокруг их необычной волосатости, ведь в их обществе, где было не принято отращивать бороду, чужеземцы больше напоминали медведей или выдр. Или, к примеру, они обращали внимание на цвет глаз, ведь в их родных краях голубая или серая радужная оболочка была разве что у волков. Создавалось впечатление, что гости всплыли на поверхность из залитого водой мира, где преклонных лет получеловек-полузмей правил толпой саламандр, пресмыкающихся и выдр. Пришельцев делавары называли Шуманакув, в голландском написании Сваннекен. Современный делаварско-английский словарь определяет это слово как «белый человек». Но, как справедливо отмечает Хефели, Шуванакув происходит не от waapii, то есть «белый», а от шуванпай, что означает «океан, море или соленая вода». Белыми были те, кто пришел с моря.

Новые боги проявляют склонность поить своих почитателей допьяна. Сойдя к вождям делаваров на берег, Гудзон, как до этого Кортес, наполнил вином чашу, сделал глоток и пустил ее по кругу. Выпить из нее все ужасно боялись, исключение составил лишь воин, который, опасаясь гнева Маниту, выпил все до дна, пошатнулся, рухнул на землю и ко всеобщему ужасу отключился. Как писал Хекевелдер, то была жертва «во благо нации». Но вскоре пришел в себя, заявил, что никогда еще не был так счастлив, и попросил еще. Следуя его примеру, другие вожди под предводительством Гудзона допились до бесчувственного состояния – выпивка лилась той самой рекой, которую впоследствии нарекли его именем. По словам Хекевелдера, вот так Манхэттен и получил свое название – от индейского Маннахаранинк (19), что означает «остров или место всеобщего опьянения». Этот момент разгульного причастия, пьяной евхаристии, предшествовавшей завоеванию нынешнего Нью-Йорка, был увековечен в новом названии острова.

* * *

В 1725 году в Южной Каролине знахарь из племени чероки объяснил английскому купцу, что богов было четыре, по одному на каждую сторону света. На севере обитал «черный бог, темнокожий, как негр», отличавшийся дурным нравом, которого надо было ублажать подношениями в виде мяса, чтобы он не насылал ледяные ветра. Восточный бог был «получше», красного «оттенка, того же, что и мы, индейцы». Самый благожелательный обретался на юге, «белый, как вы, англичане», мудрец, которого, как говорили, называли Англичанином, и «настолько кроткий, что мы любим его без меры». Этим легенда племени чероки и заканчивалась. Когда же купец, решив немного надавить, спросил о четвертом боге, знахарь ответил, что тот был «…цвета испанцев». По его словам, летом три бога объединяются вместе, чтобы выступить против «красивого черного», и «так его пугают, что он больше не может насылать свои стылые ветра», благодаря чему климат остается теплым. Эта легенда представляла собой новый вариант старого мифа чероки о четырех духах-хранителях, по всеобщему убеждению, правивших четырьмя ветрами. Каждый из них ассоциировался с определенным цветом – красным, белым и черным (20). Что же до четвертого, то он был голубым. Но в зарождавшейся на тот момент системе расового деления Америки голубому духу среди людей не нашлось аналога. Из летописей начала XVIII века следует, что местные жители и поселенцы британских колоний редко обращали внимание на цвет кожи соседей и практически не идентифицировали друг друга по этому признаку. Однако к середине того же столетия комментарии по поводу ее оттенка уже получили широкое распространение, как и деление всех жителей на три части – белых, черных и красных (21). Первым свидетелем перехода «христианского» в «белый» стал Барбадос, первая колония английских плантаторов, – это случилось после того, как британские колонисты, во многом как и испанцы, решили отгородиться от рабов, коренного населения острова, и небольшой, но постоянно растущей прослойки тех, в чьих жилах текла смешанная кровь. Мигрируя на север, в Южную и Северную Каролину, бардадосские колониалисты принесли туда и теорию белого цвета кожи. Чтобы распространить ее на северо-восточные колонии, понадобилось порядка десяти лет. Туземцам на юге страны ярлык «краснокожие» впервые присвоили в начале 1720-х годов. Раньше, задолго до того как стать пренебрежительным прозвищем, это слово наделяло силой, означая рвение, радость и доблесть на войне, причем некоторые племена прочно ассоциировали себя именно с красным цветом. Когда в 1740 году в своей работе «Система природы» Карл Линней классифицировал народы Нового Света как «красные», этот цвет кожи вознесся на пьедестал научной категории, хотя с точки зрения биологии оснований для этого было не больше, чем с точки зрения ветра.

Создание расовой теории повлекло за собой целый ряд самых животрепещущих вопросов, активно обсуждавшихся по обе стороны Атлантики.