исчерпывающего изложения предмета, не открывают специалисту ничего нового и, выходит, не вносят вклад в развитие психологии.

873 Далее начинается фактическое рассмотрение темы, и первым идет обсуждение внушаемости. Можно и нужно похвалить автора за образ мышления и уверенность в себе, ведь эта тема относится к числу сложнейших разделов теории истерии. Сразу становится очевидным, что современная концепция внушаемости довольно расплывчата и, следовательно, неудовлетворительна. Автор пытается исследовать проблему воли и мотивации, анализируя понятия «приказ» и «внушение». Анализ приводит к обсуждению механизации и демотивации, освобождения акта воли от мотива. Следуя прихотливым извивам мысли, мы приходим затем к проблеме апперцепции (в понимании Вундта[315]), которая тесно связана с проблемой воли. Автор придает особое значение конкретному признаку апперцепции, а именно, угасанию ощущения. Раздражители, едва заметные на периферии поля зрения, могут при известных условиях исчезнуть, а вот источник раздражения (звездочки и т. д.) пропадает в результате сосредоточения. Это наблюдение расширяется по аналогии с апперцепцией, так называемая активная апперцепция принимает на себя обязанность сосредоточения. В итоге угасание ощущений приписывается апперцепции. Автор подробно останавливается на этом понятии, к сожалению, не приводя внятных обоснований и достаточно убедительных выводов. Угасание ощущений видится ему вполне обычным и регулярным явлением. Но на самом деле это исключение, ибо апперцепция отнюдь не ослабляет ощущения – совсем наоборот. Обсуждение апперцепции завершается так: «В более пассивном состоянии апперцепции подвластным управлению выступает все поле сознания, но оно сужается при возрастании активности апперцепции. Это порождает отвлекающие действия».

874 Еще одно «состояние апперцепции» автор находит в «пустоте сознания». Здесь он предпринимает, помимо прочего, короткую вылазку в невозделанные пустоши, так сказать, раннего слабоумия и обретает в качестве трофея негативизм как проявление внушаемости в пустом сознании кататоника – как будто хоть кто-то имеет малейшее представление о сознании кататоника!

875 Следующее предложение может быть воспринято как окончательный итог анализа внушаемости: «На мой взгляд, признаком всех психических явлений, которые могут подходить под определение внушения, выступает полная их бессмысленность или полная свобода». К сожалению, я не могу с этим согласиться. В ходе пятидесятистраничного анализа понятие внушаемости почему-то превратилось в столь расплывчатую формулировку, неизвестно по какой причине. Вместо строгого понятия нам выдают два своеобразных признака внушаемости, причем оба они принадлежат к области непонятного.

876 Далее следует глава об одном из тысячи симптомов истерии – атаксии-абазии[316]. Суть этой главы состоит в повышенном внимании к значению истерического паралича. В другой главе рассматривается значение истерического расстройства чувствительности. Автор трактует истерическую болевую апраксию[317] как самостоятельную болезнь, но не приводит никаких доказательств. Сходным образом он рассматривает истерическую гиперестезию[318] как физиологическую, а не психологическую проблему – снова без убедительных причин. Однако, особенно при истерии, не нужно, как известно, множить объяснительные принципы сверх необходимости[319]. Для объяснения анестезии автор ссылается на угасание ощущений при апперцепции (упомянутое выше парадоксальное явление, которое представляет собой не что иное, как простой и достоверный факт). Утверждение, будто истерики перестают что-либо чувствовать, заслуживает одобрения. Но эту особенность нет нужды подкреплять более невнятным и необоснованным наблюдением.

877 Автор полагает, что истерическому разуму присущи фантастическая апперцепция и уступчивость. Фантастическая апперцепция – это психологическое состояние, при котором «мнимая активность связана со склонностью к пассивизации апперцепции». Можно смутно догадываться, что конкретно имеется в виду под этим напыщенным заявлением, но я должен признать, что не способен составить здесь сколько-нибудь ясное суждение. Не думаю, что автор понимает сказанное лучше меня, иначе он наверняка нашел бы более доступные слова для внимательного читателя.

878 Уступчивость он определяет следующим образом: «Уступчивым мы называем того, кто откликается на выдвигаемые требования добровольно или реагирует равнодушно – по крайней мере, без ожесточенного преодоления внутреннего сопротивления». Внушаемость, которая в предыдущей главе исчезла под нагромождениями психологического и понятийного словоблудия, неожиданно всплывает в безобидном обличии «уступчивости».

879 В главе под названием «Психологические преграды для психологии истерии» нас ожидает встреча с «корневым явлением истерии». По словам автора, «несоответствие между незначительностью аффекта и насыщенностью выражения» должно служить ядром истерической психической аномалии.

880 Последний раздел книги посвящен дальнейшей разработке и применению принципов, изложенных ранее, – частично с обсуждением учения Фрейда о происхождении истерии. К чести автора, надо отметить, что он понимает взгляды Фрейда и способен развенчивать и «уравновешивать» отдельные преувеличения фрейдовской школы. Правда, в том, что касается происхождения истерии, он попросту следует за Фрейдом, которому сильно уступает в ясности изложения.

881 Время от времени автор позволяет себе выпады против «бессознательного». Он ясно дает понять, что намерен разъяснять различные формы выражения при истерии без учета этого фактора. Такая попытка, безусловно, заслуживает того, чтобы прочитать оригинал (стр. 401 и далее). Мне его выводы кажутся спорными и ничуть не убеждают. Более того, формы выражения в их большинстве вряд ли относятся к числу проявлений бессознательного. Известно, что гипотеза психологического бессознательного опирается совсем на другие факты, которые автор не рассматривает. Тем не менее, он несколько раз использует понятие бессознательного – по всей видимости, потому, что не знает, чем его можно было бы заменить.

882 Стремление автора в заключительных главах разъяснить социологическую и историческую стороны проблемы истерии заслуживают одобрения за желание выявить общее направление развития; становится ясно, что автору присущ необычный, размашистый, если угодно, подход к материалу. Увы, он неизменно выражает приверженность наиболее общим и неопределенным понятиям, а в результате его старания приносят ничтожные, по сути, плоды. Психологическая выгода сводится к заявлениям о благих намерениях и ряду проницательных наблюдений и толкований. Виной тому во многом крайне неудачный для восприятия авторский стиль. Если читатель все же сумеет ухватить нить рассуждения или вопроса и понадеется найти следствие или ответ в следующем предложении, то его поджидает жестокое разочарование: автор снова и снова объясняет, как именно пришел к первому суждению, и воспроизводит, если коротко, все, что только может быть сказано об этом первом суждении. Изложение в итоге получается отрывочным и в конце концов становится невыносимо утомительным. Уклонов от темы рассуждений столько, что не перестаешь этому поражаться, а еще автор обстоятельно перечисляет, в какие другие стороны мог бы свернуть. Потому-то ему частенько приходится оправдываться, почему он снова возвращается к своей теме. Книга страдает очевидной непрозрачностью (Unübersichtlichkeit), что чрезвычайно затрудняет чтение.

883 Кроме того, автор впадает в тяжкий грех упущения, не приводя фактически ни единого примера. Это упущение кажется особенно болезненным в случаях, когда речь идет о патологических явлениях. Тот, кто хочет