выступил Н. С. Лебедев, писался при участии А. С. Бушмина и Г. П. Бердникова, а 27 марта партбюро факультета в расширенном составе (приглашены Г. П. Бердников и Е. С. Ухалов) утвердило его[786]. На том же заседании был утвержден и проект резолюции, в которой была окончательно определена четверка главных обвиняемых: М. К. Азадовский, Г. А. Гуковский, В. М. Жирмунский и Б. М. Эйхенбаум.

Для доклада оратор попросил 1 час 15 минут. После рассмотрения работы кафедр, которыми руководили трое, кроме Б. М. Эйхенбаума, секретарь партбюро факультета предъявил профессорам персональные обвинения:

«Чем объяснить совершенно неудовлетворительное состояние ведущих кафедр факультета? Оно объясняется, прежде всего, порочной, антипартийной практикой подбора и расстановки кадров, осуществлявшейся на факультете в течение многих лет. В самом деле, если внимательно присмотреться к идейному облику ведущих профессоров в составе кафедр, многое станет ясным.

Космополитические и формалистические взгляды наиболее ярко проявляются у профессоров Б. М. Эйхенбаума, В. М. Жирмунского, Г. А. Гуковского, М. К. Азадовского. Их чуждые партии и советскому народу взгляды разделяют профессора Бялый, Реизов, Томашевский, Берков и некоторые другие. Под их влиянием воспитана группа научных работников среднего звена и аспирантов. Они монополизировали на факультете ведущие разделы истории русской и западноевропейских литератур.

Одним из вождей формализма и космополитизма является профессор Эйхенбаум. Вся его деятельность была враждебна марксизму-ленинизму. В 1919 году этот растленный буржуазный эстет заявил, что нужно “отсидеться”. Позднее он писал: “Жизнь строится не по Марксу – тем лучше” (“Книжный угол”, № 8, 1922, стр. 41).

Эти политические установки Эйхенбаума во всей его последующей литературоведческой деятельности не подвергались существенным изменениям. Они нашли отражение в его многочисленных работах. Эйхенбаум двурушничал и всю двурушническую сущность пытался приписать Л. Н. Толстому, оскорбляя память о великом русском писателе: “Толстой умел меняться, – писал Эйхенбаум, – оставаясь одним и тем же. Он умел бороться с современностью как искусный стратег, знающий важность отступлений, а не только натисков” (из статьи “Толстой до ‘Войны и мира’ ”, 1928).

В 1929 году он с циничной откровенностью сознался: “Славянорусская культура не пришлась мне по душе”. Л. Н. Толстого – гордость русской национальной культуры – он считал наименее национальным из всех русских писателей, трактуя все основные произведения Толстого как варианты произведений западноевропейской литературы. Его работы о Толстом, которым он занимается 30 лет, направлены против ленинской оценки творчества великого писателя.

Не разоружился Эйхенбаум и в послевоенные годы. В 1945 году под флагом борьбы за повышение писательского мастерства он призывал советских писателей отказаться от злободневной тематики, отрицал необходимость советской литературной критики, предлагая растворить ее в формалистическом литературоведении. В 1948 году на дискуссии об основных задачах советского литературоведения он заявил, что большевистская критика и самокритика мешают его научному творчеству, расхолаживают вдохновение. Заявление это находится в прямой связи с его отрицанием советской литературной критики вообще. После напечатания романа А. Фадеева “Молодая гвардия”, дающего яркие образы молодых советских патриотов, распоясавшийся космополит позволил себе на методическом совещании в лектории горкома ВКП(б) оклеветать это талантливое произведение советской литературы, назвав его “эпигонским”. Известна антипатриотическая оценка Эйхенбаумом творчества Лермонтова, уничтожающая национальную самобытность великого русского поэта. В 1948 году в комментариях к собранию сочинений Лермонтова он без существенных изменений, но в завуалированном виде повторил свою космополитическую и формалистическую оценку лермонтовского творчества, сведя его к влияниям зарубежных поэтов и писателей.

Необходимо подчеркнуть, что Эйхенбаум, будучи профессором университета, отравлял сознание не одному поколению советского студенчества. Он является духовным отцом разоблаченной ныне антипатриотической группы театральных критиков Цимбала, Шнейдермана[787], Дрейдена, Янковского[788], Малюгина[789]. Его ученики подвизаются сейчас в ИЛИ в качестве научных сотрудников: Гуковский, Берков, Бялый, Рейсер, Бухштаб, Гинзбург, Лотман, Найдич. В Ленинграде на различных постах – в издательствах, в Консерватории, в театральном Институте, – также находятся его выученики.

Таким образом, вся деятельность Эйхенбаума является антипатриотической, политически вредной и нанесла большой ущерб советской культуре.

Не менее крупным лидером безродного космополитизма и формализма, свивших себе гнездо в стенах университета, является член-корреспондент Академии наук СССР Жирмунский. Он является представителем тех слоев буржуазной интеллигенции предреволюционной поры, которые были заражены философским и литературным декадансом в его наиболее законченном виде.

Выученик немецкой идеалистической школы (он изучал немецкую и английскую литературу и философию в Германии), Жирмунский дебютировал в науке книгами, проникнутыми откровенной мистикой и идеализмом. От мистических идей, от законченных декадентских воззрений естественен был путь к формализму.

Вместе с Эйхенбаумом, Шкловским – автором “Гамбургского счета” – Жирмунский явился одним из организаторов и теоретиков воинствующей группировки формалистов ОПОЯЗ. Это об интеллигентах типа Шкловского, Эйхенбаума, Жирмунского и им подобных в 1919 году В. И. Ленин писал М. Горькому: “Питер – город с исключительно большим числом потерявшей место (и голову) буржуазной публики (и ‘интеллигенции’). В бывшей столице много ‘озлобленной буржуазной интеллигенции’, ничего не понявшей, ничего не забывшей, ничему не научившейся, в лучшем – в редкостном наилучшем – случае растерянной, отчаивающейся, стонущей, повторяющей старые предрассудки, запуганной и запугивающей себя. Эти старые аристократы… великолепно умеют извращать все и вся, великолепно хватаются за любую мелочь для излияния своей бешеной злобы против советской власти” (“Кр[асная] летопись”, 1925, № 1).

В 1923 году, обливая грязью тех, кто боролся с формальным методом, он называл их “интеллигентными обывателями”, Жирмунский писал: “…Пора науке расстаться с обывателями, не рассчитывая на громкий успех у интеллигентного читателя и не пугаясь, с другой стороны, его неодобрения и непонимания” (предисловие к книге немецкого формалиста Оскара Вальцеля “Проблемы формы в поэзии”, 1923).

Потерпев крах в прямой защите формализма, Жирмунский в последующем избрал более удобную форму защиты формалистских принципов, заявив, что является сторонником космополита Веселовского. Он возвел его в ранг “великого ученого” и объявил стихийным материалистом, наследником Чернышевского и Добролюбова (что затем повторил в своей книге Б. С. Мейлах). Компаративизм стал знаменем всей дальнейшей деятельности Жирмунского. ‹…›

Лидером безродных космополитов и формалистов, окопавшихся на кафедре русской литературы, также является профессор Г. А. Гуковский. Он начал свою деятельность в 20‐х годах как типичный и воинствующий формалист. В 30‐е годы Гуковский “перестраивается” на вульгарно-социологический лад, упрятав за внешне марксистской фразеологией идеологический хлам формализма и космополитизма. В послевоенные годы он выступает как откровенный идеалист и буржуазный космополит. Это – самый воинствующий, самый увертливый противник марксистско-ленинской литературной науки.

Прибегая к беззастенчивому искажению мнений своих оппонентов, он шельмует всякого, кто осмеливается выступить против его вредных писаний. Следует отметить, что если его коллеги выступали с признанием своих ошибок и декларировали готовность к перестройке, то Гуковский не счел нужным