Единая картина чётко выстроилась в сознании Георгия благодаря семи словам, но доктора это категорически не устраивало. Ей нужно было больше слов. Гораздо больше! Её манила жизнь, о которой хотелось говорить до бесконечности. Потоки однообразных букв, повторы одинаковых эмоций, приторных мечтаний, полных радости и страсти, страсти, страсти. Ничего нового не требовалось. Зачем? Всё столь ненавистное Горенову помогало ей забыть о том, что её жизнь заключена в семи словах. И если бы только в них… Значение имела ещё и леденящая, лишённая надежды интонация.

Разумеется, она изрядно удивилась, увидев его в дверном глазке. Но сомнений, что Лариса Исааковна откроет дверь, не было. Симпатия всегда считывается по глазам женщины. Ещё в кабинете Георгий почувствовал, в нужный час она не подведёт и всё сделает правильно. Быть может, в её голове тогда пробежало что-то из «Прелестной замарашки». Глупости, конечно, врачиха сама это понимала.

Сильнее удивиться Лариса Исааковна не успела. Горенов ударил её дубинкой по голове стремительно и наверняка. Женщина даже не вскрикнула. Воцарилась тишина. В квартире стало бесшумно. Через какое-то время Георгий заметил, как на стене тикали часы фирмы «Аллюр». Название с юморком. Каждая секунда сопровождалась лёгким дребезжанием. Видимо, стрелка была плохо закреплена.

Прежде всего он достал из кармана капроновый шнур и стянул его на шее Ларисы Исааковны. Обязательно удостовериться, что она мертва. В педантичном повторении сцены из первоисточника необходимости Горенов более не видел. Всё равно их не узнавали… Он намеревался воспроизвести лишь один, самый главный штрих, который случайно появиться в квартире доктора не мог. Лишь то, что указало бы на природу убийства однозначно. В конечном итоге Георгий остановился именно на краске для шляпок.

Примечательно, что это вещество казалось устаревшим уже в то время, когда происходит действие романа «Убить легко». В тексте есть такие слова: «Двадцать лет назад женщины… перекрашивали шляпки – один сезон ходили в красной, другой – в голубой, третий – в зеленой. Поэтому и держали бутылки с красками разного цвета. Но теперь шляпки значительно дешевле и их проще выбросить, когда они выходят из моды, чем перекрашивать». Трудно спорить… На страницах книги это архаичное средство сыграло роль для разоблачения преступника. В данный момент же Горенов возвращал его из литературного небытия в реальность, чтобы вновь использовать при совершении убийства.

Разумеется, настоящую краску для шляпок найти было невозможно. Он и не пытался. Правило творчества: по воле автора в бутылке обязательно будет содержаться то, что написано на этикетке. Наличие в веществе той самой смертоносной щавелевой кислоты не имело значения. Это литература, а не химия. То есть жизнь, а не литература… Георгий смешал в старом пузырьке обычную тушь, чернила и гуашь, чтобы вышла «осмысленная» бормотуха. Иными словами, чтобы нельзя было предположить, будто такой «букет» собрался в ёмкости случайно.

Тело Ларисы Исааковны он усадил за стол. Это уже становилось частью почерка. Перед доктором Горенов расположил стакан, в который налил немного жидкости из бутылочки, а сам сосуд поставил рядом.

Стилизованная, куртуазная этикетка «Teinture pour chapeaux» была изготовлена на том же принтере. Георгий поступил так специально, чтобы помочь полиции связать убийства в единую серию. Впрочем, надежды на сообразительность следователей почти не осталось. Он не верил в них до такой степени, что после того, как прилепил наклейку с французским названием, добавил с другой стороны ещё и русский вариант.

Горенов отошёл от стола, чтобы оглядеть получившуюся сцену разом. В поле зрения попало зеркало, висевшее в противоположном углу комнаты. Идеально чистое отражающее стекло выглядело, словно ворота в другую реальность. Даже одно пятнышко могло бы разрушить эту иллюзию, но изъяна не было. Удивительно, квартира пребывала в скверном состоянии: пыль, потёки и трещины, мебель поцарапана, обои в разводах. Всё отдавало то ли усталостью, то ли безнадёжностью, то ли бессилием. Одним словом – несовершенством. Но чистота зеркала казалась абсолютной, словно это единственное, на что хватало заботы хозяйки.

Из амальгамного мира на него смотрел другой Горенов. Виднелась и часть комнаты, шкаф, кресло, бра на стене, кусок окна со старомодной гардиной… Сама Лариса Исааковна в поле зрения не попадала, и это делало потустороннюю действительность ещё более совершенной. Трудно было сопротивляться соблазну шагнуть в неё.

– Мама? – ломкий, неловкий юношеский голос перебил дребезжание.

Георгий стиснул зубы. Выхода не было. Чёрт, это же так логично! Ещё тогда, в кабинете, он подумал, что врачиха говорила по телефону с сыном-подростком. Где ж ему быть в такой час, если не дома? Почему Горенов, предусматривавший прежде каждую мелочь, не учёл очевидного? Только недосып позволял объяснить столь грубую ошибку.

Другой вопрос, отчего парня раньше не было слышно? Может, ноутбук и наушники, он находился как бы не здесь. А может, это гробовая тишина паники, в которой даже сердце перестаёт стучать, потому что напуганный человек внемлет каждому шороху. В сущности, дальнейшие действия были ясны, но как? За что? Сын Ларисы Исааковны не вписывался в общую канву литературного мщения…

Эти мысли заняли буквально миг, в течение которого Георгий успел отыскать свою дубинку. Она торчала из-под стола, пришлось нагибаться. Ему казалось важным во что бы то ни стало не позволить мальчишке увидеть мать такой, но когда он поднялся, ребёнок уже стоял в дверном проёме.

Угловатый тонкий подросток с большими глазами и чёрными вьющимися волосами. Лицо, покрытое едва заметными оспинками, мгновенно исказила гримаса ужаса. Он был очень красивым. Аристократическая рубка черт не из этого века, а может, и не из прошлого, не из позапрошлого… Юноша, словно сошедший с одного из фаюмских портретов, и сейчас Горенову предстояло нанести удар по этой погребальной энкаустике, ломать её, разбивать вдребезги, до неузнаваемости, до потери следов человеческого. Мальчик уже кричал и колотил кулаками в дверь изо всех сил, но Георгий не мог сдвинуться с места. Заметив это, подросток метнулся в комнату. Блеснула надежда. Вероятно, он хотел найти телефон, но именно в такие моменты подобная задача даётся особенно трудно. Горенов всё медлил…

Гармоничная округлость книги O была нарушена. Мститель заглянул в этот колодец, однако Истина и живительная влага уже покинули его. Теперь он – ничто, лишь дыра, бесконечная сухая тьма. Книга стала то ли D, будто её наотмашь припечатали топором или дубинкой, то ли Q, словно в неё заползла змея. А может, напротив, выползла, показывая подлинное содержимое недр.

«…И сестру её Лизавету…» – вертелось в голове. Та случайность сделала преступление Раскольникова объективным. Появление невинно убиенной женщины, да ещё и, вероятно, немного