Юлия Домна почти всё время, что говорила сестра, держала голову опущенной и смотрела в деревянный пол. Ей очень хотелось хоть в чем-то возразить, особенно в том, что она – самая красивая девушка Сирии – была, может быть, не любима, но определённо в их отношениях с мужем было что-то большее, чем любовь. Поэтому даже после полного исполнения гороскопа Север в отношениях с женой проявлял несвойственную ему кротость, всегда глядел сквозь пальцы на любовные и политические интриги Юлии, которая, судя по всему, была окружена для него мистическим ореолом «волшебной помощницы, добывающей своему избраннику великое царство».

Императрица в свои сорок лет продолжала выглядеть почти так же, как и 23 года назад, когда впервые приехала в Рим, чтобы очаровать своей необычайной красотой местных патрициев и всадников, искушенных в вопросах любовной интриги и разврата. Дочь жреца Вааля, погружая своё сознание в сладострастный омут девичьих грёз, находилась в часы досуга полностью во власти восточной мистики. Юлия Домна была абсолютно убеждена, что могла пленить любого, используя неотразимые чары своей первозданной красоты. Тогдашний наместник Лугдунской Галлии, приехавший в Рим по вызову императора Коммода для согласования размеров налоговых льгот в своей провинции, был действительно, как говорила сестра, оповещен боевыми друзьями божественного Марка Аврелия, с которыми сам много лет воевал бок о бок против врагов Рима на границах империи, что в Городе появилась молодая сирийка, на первый взгляд не проявлявшая склонности к добродетели, но чей гороскоп говорил о том, что она предназначена для императорского трона. Север много времени проводил в коридорах власти Капитолийского холма и хлопотал заодно о выделении участка по Аппиевой дороге для захоронения своей жены Марции, умершей уже немолодой от простуды. Она успела родить супругу двух дочек, которых он привёз с собой и собирался оставить на воспитание в столице у родственников жены, пусть и дальних, но принадлежавших к патрицианскому роду. Мальчик, что родила Марция за несколько месяцев до смерти, остался в Лугдуне под присмотром кормилиц и сиделки, поскольку дальний путь в повозке врачами не одобрялся.

Может быть, и Север посмеялся бы с друзьями над неопытной и самоуверенной красавицей из Сирии, верующей в своё блестящее будущее, если бы не его собственные убеждения. Ужасно суеверный, он искренне верил во все эти глупости с тех пор, как в юности ему было дано несколько предсказаний о его самодержавной власти в будущем. Несмотря на упрямые наветы «доброжелателей», Север был уверен, что Юлия Домна была не из тех молодых девиц, что спешили по прибытии в Рим торговать своим телом, повесив себе на лоб табличку «Занято», даже пусть и в первосортном лупанарии плебейских кварталов. Он считал, что даже если эта красавица и станет лупой и ежели когда-нибудь примкнет к отряду, так называемых «хороших меретрис», то никогда не допустит публичного бесчестия. Такие женщины прибывали в Рим в поисках привилегированного любовника, которому не стыдно будет появиться с ней на людях в высшем свете. Они влияли на развитие моды в городе, на них бросали завистливые взгляды благородные матроны, они были увлечены искусством, философией и литературой. Но с их красотой, темпераментом и умом они вынуждены были довольствоваться лишь галантным полусветом надушенного, элегантного и распущенного Рима. Если она женщина хотела преуспеть, то должна была следовать кодексу, который выработал добрую сотню лет назад великий поэт Овидий под названием «Искусство любви».

Ценные советы по обольщению мужчин Домна всегда хранила в своей памяти, особенно те примеры «правильного» поведения, которые демонстрировала на протяжении всей своей жизни жена божественного императора Марка Аврелия. Именно правила «правильного» и пусть не всегда добродетельного поведения диктовала «мода», управляющая образом жизни римского гражданина.

Уроженка провинции Сирия, финикийка по крови, говорящая на всех семитских наречиях, общепринятых не только во всей огромной Сирии, но и в маленькой Палестине, Юлия Домна отличалась повышенной требовательностью к себе и к состоянию своего тела, где краеугольным камнем была чистота, поскольку гигиена тела была слабым звеном жизни на востоке Римской империи. Мысль Цицерона «Запах женщины прекрасен тогда, когда сама женщина ничем не пахнет» была доминантой в подготовке Домны для жизни в Риме. Она была ещё совсем маленькой девочкой, когда отец рассказывал ей, как легионы римской армии во главе с Марком Аврелием на пути в Египет проходили по городам Сирии, и император, много лет воевавший с германскими племенами, вступив в Палестину, испытал шок и отвращение к вонючим, вечно потным иудеям, и воскликнул: «О, маркоманы, о квады, о сарматы! Наконец я нашел людей хуже вас!»

Сама строго соблюдая безукоризненную чистоту, она то же требование предъявляла и к мужчинам. Знакомясь с Септимием Севером, Юлия сразу оценила не только благородство и ум галльского наместника, но и его ухоженность: аккуратная стрижка, борода, мастерски побритая цирюльником, чистые и ровные ногти, белые зубы, свежее дыхание и отсутствие волос в ноздрях. Овидий не уставал повторять: «Мужская красота должна быть естественной». Кроме прочих достоинств Домна оценила и естественную красоту Севера и дала своё согласие на брак.

Север осознавал, на что шел, выбирая себе в жены сирийку. Кому как не ему было знать, кто такие эти отважные женщины. В качестве легата IV Скифского легиона, одного из трех расквартированных на территории Сирии, Септимий по долгу воинской службы часто бывал в богатейших и красивейших городах этой римской провинции от Антиохии до небольшого, но богатого города Эмессы, где родилась Юлия Домна. Со времен вторжения в Рим «азиатского сладострастья» империю продолжали захлестывать болезни без названия, связанные с именем Венеры. Рим считал, что во всей империи нет более порочной, более нездоровой расы, чем еврейская, а Сирия – эта богатейшая провинция, от края до края являлась рассадником проказы и венерических заболеваний. Сюда в поисках новых изощренных наслаждений съезжались любители путешествий со всей Римской империи, становясь позднее жертвами неизвестных болезней. Север не причислял себя к пламенным борцам за чистоту общественных нравов, поскольку считал, что как и благородные матроны Вечного города, так и римские плебеи в равной мере развращены и распутны. Друг и поклонник Марка Аврелия – стоика, когда требовали обстоятельства, он причислял себя к эпикурейцам, а, значит, не чурался чувственных удовольствий и считал их едва ли не единственным средством, способным разогнать свою меланхолию.

На простой вопрос: как могла попасть в Рим эта девица почти плебейских кровей, не будучи зарегистрированной у эдила, он отвечал сам себе, что только одним способом: в Риме не преследовали приезжих девушек, нуждающихся в покровительстве патронов, у которых хватало ума не спешить одеваться на манер благородных римлянок, чтобы не бросать открытого вызова матронам. Танцовщицы, флейтистки и комедиантки, наводнившие Рим, были сплошь чужеземками, они пользовались популярностью среди богатых граждан города, поскольку в совершенстве владели языком тела и знали толк в искусстве любви и сладострастия. Особенно выделялись испанки, египтянки и гречанки, но первенство среди всех чужеземок в Риме держали сирийки, которые к тому же отдавались всем подряд без разбора и наотрез отказывались платить налог с дохода, установленный эдилами, поэтому их первых сначала облагали большими денежными штрафами, приказывали сечь розгами и только потом высылали из города. Силы порядка столицы, разделенные на 14 районов, не боролись за ужесточение правил въезда в город жриц любви, поскольку конкуренция способствовала снижению цен. «Бродячая проституция» в Риме была запрещена, зато порядок выдачи лицензий на позорную профессию был облегчен муниципальной властью до минимума, что обеспечивало бесперебойной работой сотни лупанариев в каждом районе Рима.