Едва Ульпию Квинтиану исполнилось семнадцать лет, он был тоже зачислен в легионеры, а умудренные в боях с маркоманами римские солдаты сразу отметили у этого юного рослого паннонца отменную храбрость, выносливость и воинственность, впрочем, свойственную почти всем выходцам мужского пола кельто-иллирийских племен, выросших на берегах Дуная.

За сто лет римского владычества в обеих Паннониях на берегах Дуная были построены дюжина достойных римского величия канаб[18] и колоний с дворцами, театрами и храмами, радовавшие глаз благородных римлян. Однако у местного люда, проживавшего в округе, горожане отмечали слабый интерес к римской культуре и образованию. Потребовалось немало лет, чтобы кельты и иллирийцы восприняли строгие римские законы и стали отдавать своих детей в школы риторики и грамматики, где мальчики и девочки учились вместе, причем девочек стали учить кроме латыни ещё и греческому языку, а также пению. Школьные учителя, как правило, греки по происхождению, приучали детей к тому, что свободные граждане римской империи, независимо от их происхождения, обязаны были жить по закону, по которому, в частности, ничем не ограничивались взаимоотношения полов, и браки заключались свободно по взаимному желанию. Составление брачного контракта осуществлялось в присутствии свидетелей, которым невеста должна была подтвердить своё желание вступить в союз, к тому же возможный развод не преследовался законом. Супруги стали носить общее фамильное имя. Уважение к женщине в семье и в государстве охранялось римским законом. Знакомство с бытом и культурой Рима быстро меняло вкусы и духовный мир провинциальных женщин.

Ульпий Квинтиан учился в школе грамматиков в канабе Карнунт вместе с девочкой, чей отец был декурионом, получившим право римского гражданина от наместника провинции Септимия Севера. Девочка была влюблена в светловолосого четырнадцатилетнего богатыря и носила на своей тоненькой шейке золотую цепочку с овальной золотой пластиной, содержавшей греческий текст «Люби только меня и будешь счастлив».

Став императором, Север как опытный военачальник провел армейскую реформу, предоставив право, впервые в истории Рима, всем легионерам вступать в брак и проживать с женщинами за пределами лагеря. Отец девочки, армейский ветеран, дослужившийся ещё при Коммоде до принципала, назвал свою дочь Септимией Луциллой. К Ульпию Квинтиану он относился как к сыну и готовил его к будущей военной службе, убеждая вступать в легион, где с приходом к власти Севера увеличилось жалование рядовым воинам, ветераны освобождались от муниципальных налогов, центурионы вводились во всадническое сословие, обычные наградные знаки-фалеры стали золотыми и серебряными, а дети легионеров получали гражданские права.

По достижении семнадцати лет Квинтиан был зачислен легионером в 14-й сдвоенный легион, но вступить в брак со своей школьной подругой так и не успел, поскольку из-за гражданской войны легион в 196 году распоряжением императора был передислоцирован в Галлию в город Лугдун, где предстояла битва иллирийских легионов Септимия Севера с британо-испанскими легионами под командованием цезаря Клодия Альбина. Жесточайшая в истории Рима битва, в которой участвовало 150 тысяч римлян с обеих сторон, произошла в 197 году в четырех милях от Лугдуна на равнине Треву. Мужество британской армии под командованием Альбина столкнулось со стойкой дисциплиной иллирийских легионов под командованием Септимия Севера. Легионы Севера, умудренные опытом и славящиеся жесточайшей дисциплиной в боях против маркоманов, одержали последнюю победу в суровой гражданской войне, длившейся пять лет.

Ульпий Квинтиан, награжденный за храбрость первой золотой фалерой, был переведен во вновь созданный Севером Второй Парфянский легион, расквартированный впервые в римской истории в самой Италии недалеко от Рима, а затем за воинские таланты и дисциплину был направлен на службу в сам Город в состав преторианской гвардии, которая по приказу Севера стала формироваться из обычных солдат дунайских и сирийских легионов вместо изнеженных итальянцев. Но долго жить в столице Римской Империи Квинтиану не пришлось. Уже в качестве личного телохранителя Севера он отправился в доблестный поход римской армии против парфян и, покорив обе столицы Парфии, принял участие в триумфальном шествии Севера в Риме в качестве центуриона императорской гвардии и перешел в сословие всадников. Жалование центурион Ульпий Квинтиан стал получать настолько значительное, что мог позволить себе купить богатый дом в предместье Рима. Но невеста его, так и не дождавшись писем с приглашением на жительство вблизи лагеря постоянной дислокации, вышла замуж за местного богатого торговца, тем более что отец её умер вскоре после отъезда паннонца в Лугдун. Однако Квинтиан не забывал свою первую любовь, и та камея из темно-синего агата – подарок девушки – с изображением двух рук, соединенных в пожатии с греческой надписью по кругу «Помни меня», так и висела на его шее.

Пока Квинтиан предавался сиюминутным воспоминаниям о днях своей юности, императорская повозка, запряженная немыслимым количеством низкорослых мулов, повинуясь воле погонщиков, сделала короткую остановку, чтобы по откидным высоким ступеням туда незаметно поднялась известная всей личной охране императора уже немолодая достойнейшая матрона с простым лицом, облаченная с головы до пят в тяжелые, шитые золотом ткани.

Внутри дорожной повозки было хорошо натоплено, уют и комфорт внутреннего убранства дополнял тонкий аромат восточных духов. Небольшое помещение хорошо освещалось естественным светом через застекленные потолочные отверстия и было пустым, лишь приветливая служанка суетилась у входа. Женщина сама расстегнула теплую широкую накидку, сдвинув декоративную накладку фибулы, украшенную зелеными и красными крупными камнями. Служанка бережно повесила одеяние гостьи на вешалку и проводила ее к маленькой двери, ведущей в помещение, служившее целям личной гигиены императрицы. Вход сюда был дозволен только узкому кругу особо приближенных служанок августейшей Юлии Домны и родной сестре императрицы – богатейшей и достойнейшей матроне всей империи Юлии Мезе, без присутствия которой, как злословили придворные, императрица обходилась только в часы интима.

Юлию Мезу безмолвно приветствовали поклоном все присутствующие служанки за исключением одной, что сидела спиной к двери у окна и переливала духи из склянки в готовую чашу, которую она использовала для приготовления мазей и кремов. Взгляд девушки был сосредоточен, прямая спина напряжена, красивые руки обнажены до плеч и протянуты к свету. Юлия Меза задержала на юной деве свой взгляд, словно её действа имели сакральное значение, сравнив про себя образ девушки с богиней благочестия в момент сжигания душистых веществ над жертвенником.

Ранний визит родной сестры императрицы ни у кого из прислуги не вызывал удивления, поскольку Меза имела привычку навещать поутру в дороге свою младшую сестру с началом каждого нового перехода и подолгу донимать ее толкованием своих сновидений сообразно трактату «Онейрокритика» легендарного Артемидора Далдианского из Лидии. Стремясь постичь природу своих порой тревожных снов, эта богатая матрона почти не расставалась с цилиндрическим кожаным футляром, где хранила длинные свитки египетского папируса, на которых оставил свой след личный стилос самого Артемидора. С этим бородатым толкователем снов она познакомилась, будучи ещё совсем юной, в Антиохии, куда приезжала с отцом из родного города Эмесы[19], что находился неподалеку от столицы Сирии. Наместник этой богатой римской провинции имел привычку слушать речи Артемидора на подмостках греческого театра, куда приглашали в качестве гостя и её отца Юлия Бассиана, верховного жреца богатейшего и громадного Храма Солнца – Элагабала, традиционное обличье которого состояло из златотканного с длинными рукавами хитона, до пят отделанного пурпуром и разукрашенного золотом. Голова жреца была украшена венком, покрытым роскошными драгоценными камнями. Наряд во многом походил на театральное обличье самого Артемидора.