имела свои местные комитеты, областные комитеты и свой ЦК. Это подтверждалось как документами, имевшимися в распоряжении ЦКК, так и выступлениями оппозиционеров Кузовникова, Зофа, Пикеля и других. Оппозиция имела свою технику, свою кассу, пополняемую членскими взносами и пожертвованиями от беспартийных, сочувствующих оппозиции. Оппозиция связывалась, как внутри страны, так и за границей, не только с исключенными из партии и Коминтерна группами лиц, но также и с беспартийными»[1295]. От лица комиссии съезда Серго заявил: «Знаменитое дело Щербакова (“врангелевского офицера” из ОГПУ. – С.В.), как бы ни неприятно было оппозиции, все-таки является фактом; фактом является то, что они были связаны с ним. Мы говорили раньше и повторяем сейчас: “Мы не обвиняем оппозицию в том, что она связалась с контрреволюционерами, но мы утверждаем на основании всех имеющихся в нашем распоряжении документов, что контрреволюционная дрянь лепилась около оппозиции, она, оппозиция, своими выступлениями против партии давала ей пищу”. Оппозиция, несмотря на обязательства, взятые на себя, не порвала связи с группой Маслова – Рут Фишер и других исключенных из Коминтерна и до сих пор продолжала и продолжает с ней связь как организационную, так и идейную. Оппозиция открыто, печатным словом обращалась и обращается к беспартийным против партии и против ее ЦК»[1296].

Ивар Смилга не был бы Иваром Смилгой, когда бы он не взошел на трибуну и не зачитал заявление-протест, подписанный помимо него самого Николаем Мураловым, Христианом Раковским и Карлом Радеком. В документе отвергалось обвинение в организации второй партии и в наименовании оппозиции «троцкистской»; декларировалось: «Сердцевина партии – рабочие-большевики. Во время надвигающихся опасностей их голос будет решающим для судеб партии и революции. Этот голос совпадает с нашим голосом. Исключенные из партии, мы будем добиваться нашего возвращения в ее ряды. Мы глубоко убеждены, что наше исключение будет лишь временным, ибо дальнейший ход классовой борьбы и наша деятельность убедят каждого члена партии в неправильности обвинений, приведших к нашему исключению»[1297]. Вообще удивительно, что Ивару Тенисовичу удалось дочитать заявление.

Орджоникидзе отказался от заключительного слова и предложил съезду «на наглое заявление Смилги, объявляющего войну съезду и всей нашей партии, ответить дружным и единогласным принятием резолюции, внесенной комиссией съезда»[1298]. Резолюция была принята, как и предложил Серго, «единогласно»[1299].

19 декабря в 12 часов Каменев передал Орджоникидзе заявление в президиум съезда от группы оппозиционеров в составе 23 человек, среди которых были сам Каменев, Зиновьев, Евдокимов, Бакаев и Лашевич. В документе признавалось, что оппозиция сделала реальной «опасность второй партии», и говорилось «об идейном и организационном разоружении»[1300] подписавшихся. Двадцать три исключенных из ВКП(б) просили «вернуть» их «в партию» и предоставить возможность «участвовать в практической повседневной работе партии»[1301].

От имени президиума съезда Серго предложил верховному органу партии следующий проект постановления: «1. Не рассматривать заявление исключенных из партии тт. Каменева, Зиновьева и других […] ввиду того, что XV съезд уже исчерпал вопрос об оппозиции в резолюции от 18 декабря. 2. Предложить ЦК и ЦКК принимать заявления исключенных из партии активных деятелей бывшей оппозиции лишь в индивидуальном порядке и принимать решения по заявлениям лишь спустя шесть месяцев после подачи заявлений при условии, что: 1) поведение подавших заявления соответствует обязательствам, взятым на себя авторами заявлений; 2) самые заявления бывших оппозиционеров вполне отвечают требованиям XV съезда […] и, следовательно, исходят из отказа от платформы 83‐х, платформы, поданной 3 сентября т. г., и платформы 15‐ти (соответственно, от двух платформ «троцкистско-зиновьевского блока» и платформы сапроновцев. – С.В.)»[1302]. Предложение было принято всеми голосами против одного[1303] (жалко, что в стенографическом отчете не названо имя фрондера).

27 декабря в газете «Правда» было напечатано обширное открытие письмо Зиновьева и Каменева с заявлением об их «разоружении». Троцкий назвал поступок Зиновьева «чудовищным вероломством», отнюдь не собираясь «бороться против сталинизма в тех пределах, которые разрешит Сталин»[1304].

Глава 20

«Вы, т. Троцкий, уже три часа над нами издеваетесь…» высылка опального вождя в Алма-Ату

1 января 1928 г. В.В. Осинский (Н. Оболенский) направил И.В. Сталину записку с протестом против высылки на север В.М. Смирнова: «В свое время Ленин выпроводил Мартова за границу со всеми удобствами… Все это потому, что Мартов когда-то был революционером. Высылаемые теперь бывшие наши товарищи по партии – люди, политически грубо ошибающиеся, но они не перестали быть революционерами – этого отрицать нельзя… Спрашивается поэтому, нужно ли загонять их на север и фактически вести линию на их духовное и физическое уничтожение? По-моему, нет… Высылки такого рода создают только лишнее озлобление среди людей, которых пропащими считать еще нельзя и к которым партия и в прошлом частенько была мачехой, а не матерью. Они усиливают шушуканья о сходстве нынешнего нашего режима и старой полицейщины, а также о том, что “те, кто делал революцию, в тюрьме и ссылке, а правят другие”…»[1305]

Здесь нужно пояснить, что Г.К. Орджоникидзе и А.А. Сольц, по свидетельству Серго, «возились с Владимиром Смирновым целую неделю, чтобы он отказался от того недопустимого заявления, которое он сделал на заседании ЦКК, и тем дал нам возможность отменить постановление МКК и оставить его в партии. Таким порядком мы восстановили почти 90 % всех исключенных, за что получали тогда упреки: “Что же, мы тут боремся с оппозиционерами, исключаем их из партии, а ЦКК всех их восстанавливает”. Так было с некоторыми районами, например с Закавказьем, когда исключенных было порядочное количество (и они безусловно были достойны исключения), а мы почти всех их восстановили»[1306]. После того, как Орджоникидзе и Сольц, истратив на Смирнова неделю своего драгоценного времени, так и не уговорили Владимира Михайловича сложить оружие, что бы удивляться, что Сталин и слышать не желал о подобном «пострадальце»?

3 января генсек направил Осинскому злобный ответ: «Если подумаете, то поймете, должно быть, что Вы не имеете никакого основания, ни морального, ни какого-то ни было, хулить партию или брать на себя роль супера между партией и оппозицией. Письмо Ваше возвращаю Вам, как оскорбительное для партии. Что касается заботы о Смирнове и других оппозиционерах, то Вы не имеете оснований сомневаться в том, что партия сделает в этом отношении все возможное и необходимое»[1307].

На следующий день, прибегнув к язвительной иронии, Валериан Валерианович написал грубияну: «Товарищ Сталин, мне не нужно ни много, ни мало раздумывать над тем, могу ли я быть арбитром между партией и оппозицией или кем бы то ни было. Вы мою точку зрения и психологию понимаете в корне неверно… Моя психология состоит в том, что я считаю себя вправе иметь самостоятельное мнение по отдельным вопросам и это мнение высказывать (иногда – в самых острых случаях – только