Татьяна Иваровна. – По квартире металась собака Льва Давыдовича Майка – охотничий пойнтер. Он, видимо, понимал, что прощается со всеми нами навсегда»[1320].

Опальный вождь, чьи мемуары и без того не отличаются точностью передачи фактов, не нашел ничего лучше, нежели сразу заявить: «О высылке в Центральную Азию приведу целиком рассказ жены»[1321]. В советское время такой источник информации называли «ОБС (Одна баба сказала)», или в более литературном варианте – «ОГГ (Одна гражданка говорила)». Собственно, любые вольности, а они, как мы увидим, найдутся в тексте «супруги», можно было списать на неточность передачи информации.

В дневнике Н.И. Седовой было, в передаче Л.Д. Троцкого, записано: «16 января 1928 г., с утра упаковка вещей. У меня повышена температура, кружится голова от жара и слабости – в хаосе только что перевезенных из Кремля вещей и вещей, которые укладываются для отправки с нами. Затор мебели, ящиков, белья, книг и бесконечных посетителей-друзей, приходивших проститься. Ф.А. Гетье, наш врач и друг, наивно советовал отсрочить отъезд ввиду моей простуды. Он себе неясно представлял, что означает наша поездка и что значит теперь отсрочка.

Мы надеялись, что в вагоне я скорей оправлюсь, так как дома, в условиях “последних дней” перед отъездом, скоро не выздороветь. В глазах мелькают все новые и новые лица, много таких, которых я вижу в первый раз. Обнимают, жмут руки, выражают сочувствие и пожелания… Хаос увеличивается приносимыми цветами, книгами, конфетками, теплой одеждой и пр. Последний день хлопот, напряжения, возбуждения подходит к концу. Вещи увезены на вокзал. Друзья отправились туда же. Сидим в столовой всей семьей, готовые к отъезду, ждем агентов ГПУ. Смотрим на часы… девять… девять с половиной… Никого нет. Десять. Это время отхода поезда. Что случилось? Отменили? Звонок телефона. Из ГПУ сообщают, что отъезд наш отложен, причин не объясняют. “Надолго?” – спрашивает Л[ев] Д[авидович]. “На два дня, – отвечают ему, – отъезд послезавтра”. Через полчаса прибегают вестники с вокзала, сперва молодежь, затем Раковский и другие. На вокзале была огромная демонстрация. Ждали. Кричали “Да здравствует Троцкий!”. Но Троцкого не видно. Где он? У вагона, назначенного для нас, бурная толпа. Молодые друзья выставили на крыше вагона большой портрет Л[ьва] Д[авидовича]. Его встретили восторженными “ура”. Поезд дрогнул. Один, другой толчок… подался вперед и внезапно остановился. Демонстранты забегали вперед паровоза, цеплялись за вагоны и остановили поезд, требуя Троцкого. В толпе прошел слух, будто агенты ГПУ провели Л[ьва] Д[авидовича] в вагон незаметно и препятствуют ему показаться провожающим. Волнение на вокзале было неописуемое. Пошли столкновения с милицией и агентами ГПУ, были пострадавшие с той и другой стороны, произведены были аресты (в документах органов государственной безопасности говорится об отдельных случаях задержаний и ни слова о каких-либо пострадавших чекистах. – С.В.). Поезд задержали часа на полтора. Через некоторое время с вокзала привезли обратно наш багаж. Долго еще раздавались телефонные звонки друзей, желавших убедиться, что мы дома, и сообщавших о событиях на вокзале.

Далеко за полночь мы отправились спать. После волнений последних дней проспали до 11 часов утра. Звонков не было. Все было тихо. Жена старшего сына ушла на службу: ведь еще два дня впереди. Но едва успели позавтракать, раздался звонок – пришла Ф.В. Белобородова… потом М.М. Иоффе. Еще звонок – и вся квартира заполнилась агентами ГПУ в штатском и в форме. Л[ьву] Д[авидовичу] вручили ордер об аресте и немедленной отправке под конвоем в [гор.] Алма-Ата. А два дня, о которых ГПУ сообщило накануне? Опять обман! Эта военная хитрость была применена, чтоб избежать новой демонстрации при отправке. Звонки по телефону непрерывны. Но у телефона стоит агент и с довольно добродушным видом мешает отвечать. Лишь благодаря случайности удалось передать Белобородову, что у нас засада и что нас увозят силой.

Позже нам сообщили, что “политическое руководство” отправкой Л[ьва] Д[авидовича] возложено было на Бухарина (данное утверждение сомнительно. – С.В.). Это вполне в духе сталинских махинаций… Агенты заметно волновались. Л[ев] Д[авидович] отказался добровольно ехать. Он воспользовался предлогом, чтоб внести в положение полную ясность. Дело в том, что Политбюро старалось придать ссылке по крайней мере наиболее видных оппозиционеров видимость добровольного соглашения. В этом духе ссылка изображалась перед рабочими. Надо было разбить эту легенду и показать то, что есть, притом в такой форме, чтоб нельзя было ни замолчать, ни исказить. Отсюда возникло решение Л[ьва] Д[авидовича] заставить противников открыто применить насилие (курсив наш. – С.В.).

Мы заперлись вместе с двумя нашими гостьями в одной комнате. С агентами ГПУ переговоры велись через запертую дверь. Они не знали, как быть, колебались, вступили в разговоры со своим начальством по телефону, затем получили инструкции и заявили, что будут ломать дверь, так как должны выполнить приказание. Л[ев] Д[авидович] тем временем диктовал инструкцию о дальнейшем поведении оппозиции. Мы не открывали. Раздался удар молотка, стекло двери превратилось в осколки, просунулась рука в форменном обшлаге. “Стреляйте [в] меня, т. Троцкий, стреляйте”, – суетливо-взволнованно повторял [Владимир Александрович] Кишкин, бывший офицер, не раз сопровождавший Л[ьва] Д[авидовича] в поездках по фронту. “Не говорите вздора, Кишкин, – отвечал ему спокойно Л[ев] Д[авидович], – никто в вас не собирается стрелять, делайте свое дело”. Дверь отперли и вошли, взволнованные и растерянные. Увидя, что Л[ев] Д[авидович] в комнатных туфлях, агенты разыскали его ботинки и стали надевать их ему на ноги. Отыскали шубу, шапку… надели. Л[ев] Д[авидович] отказался идти. Они его взяли на руки. Мы поспешили за ними. Я накинула шубу, боты… Дверь за мной сразу захлопнулась. За дверью шум. Криком останавливаю конвой, несший Л[ьва] Д[авидовича] по лестнице, и требую, чтоб пропустили сыновей: старший должен ехать с нами в ссылку. Дверь распахнулась, оттуда выскочили сыновья, а также обе наши гостьи, Белобородова и Иоффе. Все они прорвались силой. Сережа применил свои приемы спортсмена. Спускаясь с лестницы, Лева звонит во все двери и кричит: “Несут т. Троцкого”. Испуганные лица мелькают в дверях квартир и по лестнице. В этом доме живут только видные советские работники. Автомобиль набили битком. С трудом вошли ноги Сережи. С нами и Белобородова. Едем по улицам Москвы. Сильный мороз. Сережа без шапки, не успел в спешке захватить ее, все без галош, без перчаток, ни одного чемодана, нет даже ручной сумки, все совсем налегке. Везут нас не на Казанский вокзал, а куда-то в другом направлении, – оказывается, на Ярославский. Сережа делает попытку выскочить из автомобиля, чтоб забежать на службу к невестке и сообщить ей, что нас увозят. Агенты крепко схватили Сережу за руки и обратились к Л[ьву] Д[авидовичу] с просьбой уговорить его не выскакивать из автомобиля.

Прибыли на совершенно пустой вокзал. Агенты понесли Л[ьва] Д[авидовича], как и из