Каждое поданное Саддаму блюдо сначала должен был попробовать старший сын шеф-повара. Напитки подавались к столу только в нераспечатанных бутылках.

Утром того дня за час до начала совещания специальные посыльные доставили каждому члену Совета революционного командования повестки. Таким образом ни у кого не оставалось времени для подготовки покушения.

Лимузины въезжали в дворцовые ворота и, высадив своих хозяев, отправлялись на специальную стоянку. Каждый из приглашенных должен был пройти под аркой детектора металлических предметов; проносить на совещания личное оружие категорически запрещалось.

Все тридцать три члена совета собрались за Т-образным столом в большом кабинете для заседаний. Восемь из них сидели во главе стола, по четыре человека с каждой стороны трона. Остальные устроились вдоль длинного стола лицом друг к другу.

Из присутствовавших одиннадцать были родственниками президента; все они плюс восемь других членов совета были родом из Тикрита или ближайших к нему поселков, все являлись ветеранами баасистской партии.

Из тридцати трех членов совета десять были членами кабинета министров, девять – генералами сухопутных войск или авиации. Бывший командующий Республиканской гвардией Саади Тумах Аббас только утром получил повышение: он стал министром обороны и теперь, сияя от счастья, занял место во главе стола. Его предшественником был курд Абдаль-Джаббер Шеншалл, который давно заслужил славу безжалостного палача собственного народа.

Армию представляли генералы Мустафа Ради, командующий пехотой, Фарук Ридха, командующий артиллерией, Али Мусули, руководивший инженерными частями, и Абдуллах Кадири, командующий бронетанковыми войсками.

В дальнем конце стола сидели руководители спецслужб безопасности: доктор Убаиди, шеф Мухабарата, Хассан Рахмани, руководитель контрразведки, и Омар Хатиб, шеф секретной полиции.

Вошел раис. Все дружно поднялись и зааплодировали. Президент улыбнулся, занял свое место, жестом позволил сесть остальным и начал читать свое заявление. Совет собирался не для обсуждений, а для того, чтобы внимательно слушать хозяина.

Когда раис дошел до сути заявления, лишь его племянник Хуссейн Камиль не удивился. Сорок минут Саддам разглагольствовал о бесконечных успехах, достигнутых под его руководством, и лишь потом сообщил членам совета новость. Первоначальной реакцией пораженных присутствующих было гробовое молчание.

Все знали, что Ирак долгие годы шел к этой цели, но то, что буквально накануне войны цель была наконец достигнута, казалось невероятным. Уже одна весть об этом достижении могла внушить страх и ужас всему миру и повергнуть в трепет даже могучую Америку. Божественное провидение. Только теперь Бог был не на небесах, он сидел рядом с членами совета и спокойно улыбался.

Заранее знавший обо всем Хуссейн Камиль первым встал и зааплодировал. Его примеру поторопились последовать и другие; каждый боялся подняться последним или хлопать в ладоши не так громко, как другие. Потом возникла обычная проблема: никто не хотел первым прекращать аплодисменты.

Вернувшись спустя два часа в свой кабинет, Хассан Рахмани, образованный и масштабно мыслящий шеф контрразведки, очистил стол от всех бумаг, приказал никого к нему не впускать и подать чашку крепкого черного кофе. Ему нужно было тщательно обдумать новую ситуацию.

Новость потрясла его – как и всех участников совещания. В мгновение ока баланс сил на Среднем Востоке изменился, и пока никто об этом не знал. Раис, подняв руки, с поразительной скромностью призвал прекратить овацию, продолжил совещание, а потом заставил каждого из присутствующих поклясться хранить молчание.

Это Рахмани мог понять. Однако несмотря на охватившую всех радостную эйфорию, которая не миновала и его, он уже предвидел серьезные осложнения.

Ни одно устройство такого типа не стоит и грязного динара, если твои друзья – а еще лучше, твои враги – не знают, что оно у тебя есть. Лишь в этом случае потенциальные недруги приползут к тебе на коленях и будут клясться в вечной дружбе.

Иногда государство, разработавшее собственное ядерное оружие, просто сообщало об успешных испытаниях и предоставляло другим странам сделать выводы самим. В иных случаях правительство лишь намекало на то, что у него есть атомная бомба, но не приводило никаких подтверждений; так поступили, например, Израиль и Южно-Африканская Республика. Тогда всему миру и особенно соседним государствам оставалось лишь догадываться о том, насколько обоснованы эти намеки. Иногда второй вариант давал даже лучшие результаты, ведь человеческая фантазия не знает границ.

Впрочем, Рахмани был убежден, что в случае с Ираком такие уловки окажутся бесполезными. Если даже то, что он услышал на совещании, было правдой, – а Рахмани не был уверен, что совещание не являлось лишь очередным спектаклем, призванным спровоцировать утечку информации и оправдать новую волну расправ и казней, – то за пределами Ирака никто не поверит в реальность атомной бомбы Хуссейна.

Ирак мог запугать страны коалиции только одним способом: доказать, что он действительно располагает ядерным оружием. Судя по всему, сейчас раис не собирался этого делать. Впрочем, в любом случае на этом пути стояло множество препятствий.

Испытания на территории Ирака исключались, это было бы настоящим безумием. Несколькими месяцами раньше можно было бы отправить корабль на юг Индийского океана, оставить его там и на нем взорвать бомбу. Теперь такая возможность тоже исключалась, потому что все порты Ирака были надежно блокированы. Конечно, всегда можно пригласить комиссию из венского Международного агентства по атомной энергии и доказать им, что иракская атомная бомба – не плод горячечного бреда. В конце концов, последние десять лет эксперты из МАГАТЭ приезжали в Ирак чуть ли не каждый год; до сих пор их постоянно обманывали. Если они собственными глазами увидят бомбу, если они с помощью своих приборов убедятся, что это настоящее ядерное оружие, им ничего не останется, как проглотить обиду, раскаяться в своем легковерии и признать правду.

Тем не менее, Рахмани только что слышал, что раис запретил обращаться в МАГАТЭ. Почему? Потому что это была ложь? Или потому, что раис задумал что-то другое? И что самое главное, какая роль во всем этом отводилась ему, Хассану Рахмани?

Долгие месяцы Рахмани рассчитывал на то, что Саддам Хуссейн слепо ввяжется в войну, в которой не сможет победить; теперь эта цель почти достигнута. Но Рахмани надеялся и на то, что поражение Ирака в конце концов приведет к падению режима раиса и к созданию такого правительства, которое будут поддерживать американцы и в котором найдется очень высокое место и для него, Рахмани. Теперь все изменилось. Рахмани понял, что ему нужно время, чтобы все тщательно обдумать, чтобы найти способ, как лучше всего сыграть этой поразительной новой картой.

В тот же день вечером, как только стемнело, на стене за халдейско-христианским храмом святого Иосифа появился условный знак. Нанесенный мелом, он напоминал опрокинутую цифру восемь.

Теперь багдадцы жили в постоянном страхе. Иракское радио не замолкало ни на минуту, извергая потоки пропаганды, которую многие иракцы принимали за чистую монету. Но немало иракцев тайком слушали и передачи Би-би-си, подготовленные в Лондоне и транслировавшиеся на арабском языке с Кипра; они понимали, что бени Наджи говорят правду. Приближалась война.