Василь много рассказывал мне о России, о ее истории, языке, обычаях, людях. Но никогда не заводил речь о коммунизме или войне. Когда я в первый и последний раз спросил его о том, что думает о войне, Василь коротко и вполне по существу ответил: «Разве Гитлер спрашивал тебя, хочешь ли ты убивать русских… Сталин не спрашивал меня, хочу ли я убивать немцев. Мы с тобой друзья, начальник, зачем тогда спрашивать о войне?» Да, он всегда называл меня начальником, так было до тех пор, пока он оставался с нами. Это, наверно, было вызвано тем, что он стал именно моим личным военнопленным.

Русская зима обрушилась на нас неожиданно, как настоящая катастрофа, которой не ждешь. Низкие температуры оказались настоящим сюрпризом, великим открытием для нас, привыкших к более мягким погодным условиям. Наши танки от лютых морозов превращались в неподвижных стальных чудовищ, застывших на месте на пути к Москве. Моторное масло густело и замерзало, аккумуляторы в машинах превращались за ночь в глыбы льда.

Василь научил нас сливать теплое машинное масло из танков, и по его совету мы стали снимать аккумуляторы и на ночь заносили их в теплое помещение. Узнали мы от него и другие премудрости в обращении с техникой. К этому времени мы уже привыкли к «ароматам» теплых русских хат, а также к блохам, вшам и клопам. Самым главным было для нас тогда вот что: мы находились в тепле.

Сугробы порой достигали 2 метров в высоту. Война тоже затихла вместе с трескучими морозами. Для Василя настало время блеснуть своими новыми талантами. Он где-то раздобыл сани, на которые насыпал сена, чтобы мы не слишком мерзли, затем разжился лошадьми. Было сущим удовольствием ходить с ним зимой на охоту. Мы прокладывали телефонный кабель не передвигаясь пешком, а восседая на санях, это было не в пример удобнее. Таким же образом мы ликвидировали разрывы в телефонной линии и проводили разведку.

Прирожденные умения Василя и его инстинктивная способность угадывать верное направление оказались очень полезными для нас. Вскоре он обрел официальный статус «хиви», или «добровольный помощник» немецкой армии. Василь настолько хорошо научился говорить по-немецки, что мы могли использовать его в качестве переводчика.

Затем началось зимнее наступление Красной армии. Мы снова лишились связи с тылом. Деревня в центре нашего участка фронта называлась Хотьково, и я никогда не забуду это название. Была жутко холодная зимняя ночь.

Небо было звездное, под ногами хрустел снег. Русские атаковали нас одновременно с трех сторон. Телефонная линия, столь нужная в такой момент, была разорвана. Нам пришлось выходить в лютый мороз, в ночь и под артиллерийским огнем искать место обрыва телефонного провода. Неожиданно мы оказались между наступающими русскими войсками. Какой-то неожиданный удар свалил меня на землю. Я не смог подняться на ноги и ощутил жар, жжение и боль в правом бедре.

Когда я нащупал рукой это место, то обнаружил, что мои пальцы все в крови, которая прямо на моих глазах превращалась в лед. Моих товарищей нигде не было видно. Я попытался ползти параллельно телефонному проводу. Мне удалось преодолеть небольшое расстояние, но силы вскоре покинули меня. Ноги постепенно теряли чувствительность. Только бы не потерять сознание – это была моя единственная мысль в те минуты, – иначе мне конец. Стоит ненадолго заснуть, и на морозе меня ждет верная смерть. В таких условиях никому не удавалось выжить, это я точно знал.

Потом я увидел какую-то тень – кто-то шел, так же, как и я, выбрав в качестве ориентира нашу линию связи. Вскоре незнакомая фигура приблизилась ко мне. Я уже снова был готов потерять сознание, когда Василь узнал меня и обработал мою рану, остановив кровотечение. В близком к бредовому состоянии я чувствовал, что он взял меня за поясной ремень и оттащил по протоптанной тропинке в безопасное место за высоким сугробом.

Там он укутал меня в мою шинель, взял на свои сильные руки и понес под огнем вражеских пулеметов и артиллерии в сторону нашего коммутатора. Он энергично натер мои утратившие чувствительность конечности снегом и вскоре сумел восстановить кровообращение, тем самым спас от обморожения. Затем опытными руками перевязал мою рану. К счастью, у меня было сквозное ранение, и пуля не задела кость. Рана затянется скоро, даже без дополнительной врачебной помощи. Василь провел день и ночь возле меня.

За его верную дружбу и доблестную службу я подарил ему амулет, который всегда носил на шее. Его вручила мне моя мать, когда я отправлялся на войну.

Ужасная зима неизбежно подошла к концу. Василь водил грузовик нашей полевой кухни целых три года. На нем он форсировал Оку и Днепр, Березину и Буг, на нем колесил по дорогам Курляндии. Фортуна надолго утратила благосклонность к немецким войскам, нас все чаще постигали неудачи. Мы все больше и больше отдалялись от родного дома Василя. Он был добровольцем вермахта и носил, как и мы, серую полевую шинель[159].

Я никогда не слышал, чтобы Василь на что-то жаловался или просто ворчал. Наша рота стала его миром, его семьей.

В 1944 году он получил разрешение съездить в отпуск в Германию, где вместе с одним из своих боевых товарищей провел четыре недели. Вернувшись, Василь сделался более задумчивым и серьезным, чем обычно. Для него стало открытием, что дома нас тоже ждут матери, которые тревожатся за своих сыновей. Его мать находилась далеко, и добраться до нее было невозможно. Он стал более разговорчивым, чаще рассказывал мне о доме. Я понял, что его мучает ностальгия.

Вскоре появились признаки того, что ужасный конец уже не за горами. Немецкие войска оставили российскую территорию и землю Польши. Мы воевали в районе Данцига. Нам всем стало ясно – и Василю тоже, – что эта бесславная война закончится через считаные недели.

Позднее мы увидели то, что происходило на земле Германии. К сожалению, мы слишком поздно узнали, насколько безответственными и амбициозными оказались те люди, которые бессмысленно жертвовали жизнями европейской молодежи. Мир, в который мы верили, рухнул как карточный домик.

Конец 4-й танковой дивизии и 35-го танкового полка на р. Висле в мае 1945 г.