Обстановка, таким образом, складывается во всех отношениях замечательная: все лондонские газеты наполняются экстренными известиями, которые вечно легковерными журналистами выдаются за самые достоверные. Журналисты гремят, будто русский флот готовится переправить или уже переправляет в Канаду двадцатитысячный корпус победителей над османами. О, эти победители сомнут, сотрут в порошок необученных, кое-как вооруженных повстанцев, точно зашалившихся сверх меры детей. О том же с полной уверенностью твердят достаточно осведомленные посланники многих европейских держав, понуждая свои правительства принять в ответ адекватные меры, на самом же деле никакого русского флота и никакого русского корпуса в Канаде не будет. Правительства и общественность введены в заблуждение. Из этого заблуждения, тем не менее, всего-навсего следует, что необученные, кое-как вооруженные отряды повстанцев все-таки рано или поздно будут разбиты регулярными, прекрасно оснащенными и накормленными полками, несмотря даже на довольно внушительную победу, семнадцатого июня одержанную ими при Банкерс Хилл. В особенности ораторы всех мастей напирают на то, что в самих колониях на стороне англичан выступают чуть ли не все крупные землевладельцы, плантаторы и протестантское духовенство, которые на свои немалые деньги комплектуют бандитские шайки наемников-флибустьеров, действующих у повстанцев в тылу.

Чему удивляться, что его острый, изобретательный ум, напитанный столькими разнообразными важными сведениями, обнаруживает в этой заварившейся кутерьме несколько замечательных комбинаций, которые могут принести громадные выгоды его родине Франции, понесшей в последнее время столько убытков, и, разумеется, немалые ему самому, тоже потерпевшему убытки в дурацком процессе с графом и генералом Лаблашем.

Далеко позади его головоломная поездка в Мадрид, где им настоятельно двигала единственная цель показать себя в лучшем свете, молниеносно разбогатеть на колониальной торговле и выдвинуться вперед. Теперь в Лондоне им овладевает идея благородная, идея возвышенная, чуть не всемирная. Перед ним целый угнетенный народ, и вот его любимая Франция возжжет новый свет в этой тьме угнетения, своим великодушием упрочит свободу населения тринадцати соединившихся штатов, в которых проживает более двух с половиной миллионов человек, в числе которых более полумиллиона негров-рабов. Именно так она нанесет непоправимый удар своей старинной сопернице, своей коварной противнице Англии, отнявшей у Франции обширные территории в этих самых американских колониях и отодвинувшей её на задний план со всех ключевых позиций в Европе.

Дух захватывает от одних политических приобретений, а ведь они в его грандиозных планах чуть ли не самая малость. Он видит внутреннее возрождение Франции, непоправимо загубленной, ещё шаг или два, неразумной политикой её малодушных, сомнительного достоинства королей. Францию разлагают злоупотребления чиновников всех мастей и оттенков и наглый паразитизм утратившей чувство самосохранения аристократии, её финансы расстроены, что делает правительство шатким, однако её экономика всё ещё не надломлена, об этом он знает как коммерсант. Даже напротив, экономика Франции не имеет пока что сколько-нибудь существенных повреждений, она готова к подъему и процветанию. Больше того, в обрабатывающей промышленности Франции заметен подъем, хотя в общем она ещё очень слаба и крайне зависима от поставок сырья, которого не может дать слишком ослабленное сельское хозяйство страны. В сущности, что необходимо экономике Франции? Экономике Франции необходим строгий порядок в правительстве, укрепление финансов, широкие рынки сбыта, на которые она готова ринуться с жадностью голодного людоеда. Получи она эти рынки, и она двинется вперед семимильными шагами, а если всю правду сказать, так новые внешние рынки прямо спасительны для неё, поскольку злоупотребления и фантастические налоги разоряют массы собственных потребителей. Ведь это больно и горько, а нельзя не сказать: нынче мало кто из французов способен покупать всё новые и новые товары, которые обрабатывающая промышленность выбрасывает на рынок. Так вот, эти товары могут явиться в американских колониях, а в обмен из американских колоний Франция получит полосовое и листовое железо, гвозди, лемехи к плугам, якоря, медь и свинец, рыбу, индиго, табак, ткани льняные и шерстяные, спиртные напитки и ром. Одно обилие ввозных и вывозных пошлин может упрочить финансы. Торговый капитал удвоится, удесятерится и в конце концов вольется в промышленность. Всё это планы и планы, всё это только возможности, а он уже видит, как промышленность Франции всей своей мощью подавляет потерпевшую поражение Англию.

И кто это всё совершит? Глупый, глупейший вопрос! Это всё совершит он, один единственный человек, Пьер Огюстен Карон де Бомарше. Он один, располагающий многими, частью укромными фактами, с помощью логики, с помощью испытанного своего красноречия, подвигнет короля и правительство предпринять и свершить этот подвиг многосторонней и экстренной помощи американским колониям, которая обернется многосторонней и тоже неотложной помощью Франции, слабеющей, увядающей у всех на глазах. Он один, владеющий чуть ли не всеми тайнами коммерческих предприятий, создаст могущественную компанию, которая превзойдет английскую компанию в Индии, и заработает такого количества капитал, какого не было у доброго и горячо любимого Пари дю Верне. Всё это он совершит!

Нисколько не смущаясь тем обстоятельством, что никто из официальных властей ему не давал поручения заниматься такого рода делами, он адресует свои соображения Шарлю Гравье де Вержену, новому руководителю французской внешней политики, нисколько не сомневаясь, что министр поспешит дать ему свои указания и что в дальнейшем они станут действовать рука об руку, заодно.

А надо бы посомневаться, когда имеешь дело с министрами. Новый министр ещё только обживается в своем обширном, великолепно обставленном кабинете, а Шарль Гравье де Вержен, многие годы проведший на дипломатической службе вне Франции, не имеет никаких оснований доверять какому-то самозванцу Пьеру Огюстену Карону с фальшивой дворянской фамилией де Бомарше. Что известно о нем? Только то, что он драматург, к тому же обвиненный королевским судом в подделке платежного документа. По правде сказать, вполне достаточно оснований, чтобы оставить послание без ответа. Да и к чему отвечать? Новый министр не прочь предположить, что назойливый корреспондент замолчит сам собой.

Вот уж поистине, не на такого напал. Пьер Огюстен запрашивает министра тоном имеющего право на такого рода запрос:

«Обо всем этом должна была идти речь на вчерашнем совете, а вы нынче утром ничего мне не сообщаете. В подобных делах самое гибельное – неуверенность и потеря времени. Должен ли я здесь ожидать Вашего ответа или мне уехать, так ничего не дождавшись? Хорошо или плохо я поступил, пытаясь прощупать, что держат на уме люди, решения которых имеют для нас столь большое значение? Должен ли я впредь пресекать все попытки вести со мной доверительные разговоры и, вместо того чтобы собирать сведения, которые могут оказать влияние на нынешнюю революцию, отталкивать всех, кто может мне что-нибудь сообщить? Одним словом, кто я, секретный агент, который приносит пользу своей стране, или всего лишь глухой и немой путешественник?.."