Северона сгорела, наши работники мертвы, а теперь по городу носятся одичалые жители, утверждая, будто с востока на нас надвигается оспа предков. Глава, Гвальд и Ватрушка ушли на разведку, а мне было велено позаботиться о Момо… и принять меры по защите от болезни.

Щуплый Алхимик молча слушал исповедь молодого человека, и ни разу не изменился в лице. Он был слишком занят обследованием потерпевшего для того, чтобы хоть как-то реагировать на навалившиеся дурные вести.

— И… как он? — спустя какой-то срок спросил Касарбин.

Художник сидел на скромном табурете возле окна и наблюдал за работой товарища по братству. Бел-Атар ничего не понимал во врачевании, не разбирался в лекарственных растениях, микстурах или возможностях организма, однако даже он мог с лёгкостью сказать, что всё приключившееся только на первый взгляд казалось непоправимым и безнадёжным. На поверку хрупкий Момо очутился гораздо более крепким и несгибаемым, и, по предварительному заявлению Алхимика, у парнишки была сломана лишь парочка рёбер, а ещё, возможно, образовалась трещина в правой руке.

Наверное, если бы Бел-Атар лично не присутствовал при этом, то счёл бы, что актёра спасло какое-то вселенское чудо… Впрочем, молодой человек своё детство и отрочество провёл в поистине чудесных краях, земли которых населяли создания великие и возвышенные, поэтому он не единожды зрел точно такой же расклад. Когда-то давно…

Да, он уже определённо видел подобное.

Ставка Белой Семёрки — местечко очень странное. Каждый обитатель знает и замечает здесь намного больше из того, что озвучивает вслух, поэтому, многозначительно переглянувшись с Алхимиком, Касарбин тоже избрал знакомый путь: он решил помалкивать.

Лили помогла омыть пострадавшего и перевязать ему раны. В свежеиспечённые врачевальные палаты наведался Учёный Виридас, который, как выяснилось, тоже находился дома. Он принёс старинные свитки, которые тут же взялся обсуждать на пару с Алхимиком, а затем удалился в лабораторию вместе с Таолили. Травница должна была под руководством Виридаса приготовить некий отвар, только учитель не отправился ей помогать, он предпринял нечто весьма сомнительное: опустился на колени перед постелью Момо, и начал молиться.

Хотя, возможно, это была даже не молитва, а какое-то заклинание — Касарбин так и не разобрался. Одно молодой человек знал наверняка — вряд ли подобные слова помогут Момо пройти через очередное испытание, или вырвут его из лап мрака. Лан находился без сознания, и, должно быть, там, где он теперь пребывал, властвовали холода и резвились ледяные ветра, поэтому лучше использовать что-то тёплое и светлое как приманку.

— Избавь его от смерти, а смерть — от боли, пока он входит в огонь и выходит из воды, — неразборчиво шептал Алхимик, суматошно шевеля губами и дотрагиваясь лбом до пола всякий раз, как заканчивал фразу. — Избавь его от смерти, а смерть — от боли…

— Что такое оспа предков? — тихо спросил Касарбин, до сих пор сидящий на табурете в неизменной позе.

— Страшный мор! Лютый! Лютый! — зачастил Алхимик, подскакивая на ноги. — Валит с ног здоровяков за сутки, а женщин и детей пожирает за мгновения! Но… я видел его немилосердный взор. Я… видел однажды его облик! Облик того, кого нельзя называть по имени!

Касарбин недоумённо нахмурился, хотя он уже, конечно, понимал, куда клонит Алхимик на интуитивном уровне. Этот взбалмошный безумец вдруг подпрыгнул к иноземцу и продолжил свою спутанную речь:

— Да! Да! Он был словно лютый бог! Тот, кого нельзя называть по имени, и кто появляется из прибывающих вод!

Алхимик навис над Касарбином так, чтобы молодой человек мог смотреть прямо в его глаза — в глаза, в которых должна была отразиться история рассказчика: ужас, что он испытал, скорбь и сожаления от многочисленных потерь, но и радость по причине того, что он сам уцелел, ровно, как и вина за сохранение собственной жизни — весь этот пышный, мрачный спектр цветов, которыми располагал бог моровой болезни.

— Оспа предков обычно приходит весной с паводками, когда реки разливаются до безобразия и запруживают заливные луга и старые поймы стоячей водой, и от неё нету спаса…

— Но у нас лето в разгаре, воды в Басул, наоборот, уже идут на убыль, — возразил Бел-Атар.

Хотя он, безусловно, лучше многих осознавал, что здравый смысл если и поможет отогнать болезнь — то только от рассудка, однако он полностью бессилен перед натиском телесных хворей. Оспу предков, как и любое другое поветрие, не переубедишь трезвыми доводами.

— Я, пожалуй, ненадолго отлучусь, — спустя некоторое время заключил Касарбин.

Он поднялся с табурета, подошёл поближе к постели Момо, склонился и легонько провёл пальцем по лбу парнишки. Глаза Лана были плотно закрыты, однако его ресницы подрагивали, видимо, пострадавший усердно боролся за жизнь не только наяву, но и во сне. Перед уходом Бел-Атар отметил, что лицо актёра выглядит уже менее опухшим. Стало быть, целебные снадобья и магические заклятья всё же сработали? Хмыкнув напоследок, молодой человек двинулся прочь.

— Избавь его от смерти, а смерть — от боли… — шептал Алхимик, и голос его разносился по тёмному коридору ставки.

Бел-Атар молча изъял из кармана золотую монету на шнурке, ту самую, что у него недавно украл Ватрушка. Теперь стараниями того же Ватрушки монета вернулась к собственному хозяину. Она наполняла густеющую тьму своим манящим металлическим блеском, который рождался только на поверхности чистопробного золота, и Касарбин подивился, как же нечто столь привлекательное и в целом прекрасное может быть таким отравленным, неся в себе лишь беды?

Мужчина погрузил монету обратно в карман и медленно потопал в направлении башни. Он желал подняться на верх, выбраться на смотровую площадку и оценить ситуацию издалека, словно сторонний наблюдатель. У Бел-Атара было превосходное зрение, ведь в юности он никогда не засиживался дома. Прежде чем стать владельцами таверны, его родители слыли умелыми и опытными торговцами, которые проводили свои караваны через многочисленные препятствия: неважно, были ли это «непроходимые» джунгли, «непреодолимые» горы или же беспощадные пустыни — им покорялись любые земли. Конечно, всегда требовалось проявлять смекалку и изворотливость, ровно, как и находчивость, а ещё обладать обширными знаниями для того, чтобы не сгинуть где-нибудь на краю света. Именно родители научили Касарбина ориентироваться по звёздам — этим неугасимым пустынным маякам, — когда всем честны́м семейством пересекали неприветные и бесплодные юдоли пустоши Набитан.

Касарбин ещё явственно помнил холод и жар пустыни. Эти перевалы барханов из золота и черни, как застывшая волна, которая обманула время и растворила его в песок. Днём Набитан сияла платиной и отливала золотом под палящими лучами солнца, а ночью, под надзором Дион и Цер и серебристых звёзд, дюны преображались, наливаясь