И, возможно, я стала бы им, но эта стезя больше меня не увлекала.

На каких условиях были выплачены деньги? Что я не стану через суд претендовать на авторские права и требовать роялти, потому что, не дай бог, просочится какая-нибудь информация об отступных.

У нас было столько тем для обсуждения, и мне не хотелось тратить время на эти разговоры. Но раз что-то не давало ему покоя, нужно было ответить.

Лишнее ушло в прошлое, и я очень надеялась, что мое будущее прямо сейчас идет мне навстречу.

– Привет! – крикнула я, не вставая с места.

Было девять градусов, но не ветрено, и мы сидели в гараже с открытой дверью. Когда я сказала тетушке, что последние несколько дней хожу в футболке, она решила, что я рехнулась. Но это невероятно приятно, даже когда земля покрыта снегом. Вот что значит жить в условиях низкой влажности!

– Привет! – отозвался он.

Голос звучал как-то странно. Или мне показалось? Но походка, когда он направлялся к нам, точно была скованной: руки то сжимались, то разжимались, а голова была опущена слишком низко.

Я покосилась на Эймоса: он тоже хмурился, глядя на отца.

– Все в порядке? – спросила я, когда Роудс вошел в гараж.

– В некотором смысле да, – произнес он странным напряженным голосом, который насторожил меня еще больше.

Я встала:

– Что случилось?

Он поднял голову. Морщинки, разбегавшиеся от уголков глаз, казались глубже, чем обычно.

– Аврора… Мне нужно с тобой поговорить.

Он не просто так обращался ко мне настолько официально.

– Ты меня пугаешь… Но ладно.

Я взглянула на Эйма. Он настороженно смотрел на нас обоих.

Серые глаза были прикованы ко мне. Роудс с нежностью взял меня за руки.

– Пойдем в дом.

Кивнув, я пошла с ним через двор и поднялась по ступенькам веранды. Только когда мы зашли внутрь, я поняла, что Эйм идет следом. Должно быть, Роудс тоже только сейчас заметил его, потому что остановился.

– Что? Ты и меня пугаешь, – сказал парнишка.

– Эйм, это личное.

Роудс произнес это с напором. С тем же ужасно серьезным выражением на лице.

– Ора, вы же не против, нет?

Что мне было делать? Сказать, что я против? Дать понять, что не доверяю ему?

– Все в порядке. – Сглотнув, я подняла глаза на мужчину, который вчера уговорил меня вернуться к нему и спать в его постели. – Ты же не собираешься разбить мне сердце, нет?

Роудс склонил голову набок, кадык у него дернулся – и я испугалась еще больше. Его глаза смотрели страдальчески.

– Я этого не хочу, если это имеет значение.

Мне стало не по себе.

Его плечи поникли.

– Это не то, что ты думаешь, – серьезно сказал он.

Я почувствовала себя дурно. Он вздохнул и почесал затылок.

– Извини, ангел! Я уже облажался.

– Просто скажи, в чем дело. Что стряслось? Я не шучу: ты меня пугаешь. Нас обоих.

– Да, папа, скажи! – подал голос Эйм. – Ты какой-то странный.

Роудс покачал головой и вздохнул:

– Закрой дверь, сынок.

Парнишка притворил ее и скрестил руки на груди. У меня по телу пробежал озноб. Изнутри поднимался страх при мысли о том, что могло так его напугать. Он легко справился с летучей мышью. Без проблем поднялся по трехметровой лестнице. Может, он болен? Или с кем-то что-то случилось?

Роудс выдохнул, уперся взглядом в пол, а потом поднял голову и сказал:

– Помнишь, я говорил тебе об останках, которые нашел турист?

У меня вдруг похолодело внутри.

– Нет.

– Я говорил. В тот день, когда сюда залетел беркут, – мягко напомнил он. – Потом об этом писали в газетах. И в городе поговаривали.

Я ничего не припоминала.

Но, опять же, всякий раз, когда начинались разговоры о пропавших в горах, я обычно переставала слушать. Все надежды на то, что история мамы завершится и я получу ответы, умерли давным-давно. Возможно, это было эгоистично, но мне было легче жить, не подставляясь под бетонные плиты горя, не фокусируясь на случаях, слишком похожих на то, что произошло с мамой. На протяжении многих лет я едва справлялась с собственной болью. Где уж мне было взять на себя чужую?

Порой травмы оставляют после себя толстые рубцы. Пережившие их могут справиться с чем угодно. Они прошли через самое худшее и способны выдержать любой удар, потому что знают, что могут выжить.

Но есть и такие, как я: они выживают, но их кожа становится тоньше. Иногда она истончается до папиросной бумаги. Их тело и дух поддерживает только воля к жизни. Еще – инстинкт выживания. И терапия.

– Турист наткнулся на кости при спуске. Он оказался хирургом-травматологом и решил, что это… человеческие останки. Он сообщил о находке, и полиция их изъяла.

– Так…

Роудс облизнул губы и крепче стиснул мои руки.

– Они сопоставили ДНК.

Года через три после того, как мама пропала, нашли останки и решили, что это она. Я предоставила образцы ДНК. И каково же было наше разочарование, когда анализ не выявил соответствий! Несколько лет назад история повторилась. Поисковая группа, отправленная за пропавшим туристом, наткнулась на руку и частично присыпанный землей череп, но это тоже оказалась не она. Останки принадлежали мужчине, который пропал двумя годами ранее. После того случая я потеряла надежду найти ее.

Но я знала. Еще до того, как он открыл рот, я знала, что он скажет. По коже побежал озноб.

– На днях тебе позвонят из офиса коронера, но я подумал, будет лучше, если ты узнаешь об этом от меня, – тактично и спокойно сказал он, по-прежнему держа меня за руки.

Я настолько ушла в себя, что не обратила внимания.

И кивнула, сжав губы. Казалось, они потеряли чувствительность. Грудь начало покалывать.

– Да, конечно, – медленно сказала я.

Я знала… знала…

Он выдохнул – квадратная челюсть сместилась из стороны в сторону – и мягким голосом произнес слова, которые я не ожидала услышать и в то же время предчувствовала:

– Дорогая, они принадлежат твоей маме.

Он сказал это. Он действительно это сказал.

Я мысленно повторила его слова. Потом еще раз и еще.

Прикусив нижнюю губу, я стала кивать – быстро и слишком долго. И заморгала настолько часто, что глаза начали слезиться. Я едва расслышала сдавленный всхлип, который неожиданно вырвался из горла.

Останки принадлежали моей маме.

Моей маме!

Лицо Роудса помрачнело. В следующее мгновение он обнял меня и притянул к себе. Я прижималась щекой к пуговицам его рубашки, а из горла рвался новый всхлип. Я пыталась вдохнуть, но вместо этого затряслась всем телом. Меня колотил озноб. Он был сильнее, чем в день Адского похода.

Ее нашли.

Ее наконец нашли!

Мою мамочку, которая любила меня всем сердцем, которая не была идеальной, но всегда утверждала, что идеальность – переоцененное понятие. Ту, которая научила меня, что радость бывает разных видов, форм и размеров. Которая всеми силами и отчаянно долго боролась с невидимой болезнью.

Ее нашли. Спустя столько лет. После всего…

Воспоминание о том моменте двадцатилетней давности, когда я