Вид устрашающий и внушительный – не человек, а супергерой. Он все еще был в рабочей форме. Зимняя куртка нараспашку, шапка-бини надвинута на глаза, смотрит хмуро.

– Забираем твои вещи.

Я остановилась.

Эймос тоже выпрямился и встал рядом. Он был в мешковатой толстовке, а руки скрестил на груди точь-в-точь как папочка.

– Ты должна вернуться.

– Вернуться? – эхом повторила я, точно не расслышала слов.

– Домой, – хором сказали они.

На меня это слово произвело эффект удара под дых. Вероятно, они тоже это поняли, потому что лицо Роудса приняло суровое, архисерьезное выражение.

– Домой. – Он помолчал. – С нами.

С ними!

Широкая грудь, в которой я неоднократно искала утешения, приподнялась, затем плечи опустились, и он кивнул – себе, мне, не знаю кому, – глядя на меня невероятно серыми глазами.

– И куда, скажи на милость, ты собралась?

Что?

– Собралась? Да я здесь…

Он точно не слышал моих слов – продолжал хмуриться. Морщины на лбу стали глубже, голос звучал решительно:

– Никуда ты не поедешь.

Они подумали, что я уезжаю?

Моя бедная головушка шла кругом: слова вертелись в мозгу, но их смысл ускользал. Ничего из происходящего, даже их присутствие здесь, не имело смысла.

– Вы взяли сумку, – вступил в разговор Эймос, бросив взгляд на отца и снова сосредоточившись на мне. Казалось, он перебарывал себя, потому что прежде, чем сказать, глубоко вздохнул: – Мы… мы подумали, что вы солгали. Просто нас слегка зло взяло, Ора. Мы не хотим, чтобы вы уезжали.

Они на самом деле решили, что я уезжаю? Навсегда? Я взяла с собой небольшую сумку!

И тут я заметила, что Роудс держал под мышкой. Что-то ярко-оранжевое.

Мою куртку.

Он захватил куртку!

Ноги у меня ослабли. Возникло острое желание присесть прямо здесь. Что я и сделала. Плюхнулась на землю, глядя на них, и тотчас промочила себе задницу.

Глаза Роудса сузились.

– Ты не вправе сбегать, когда мы ссоримся.

– Сбегать?

Я чуть не поперхнулась от удивления, а правильнее сказать – от изумления.

– Нам нужно было поговорить вчера, но… – Роудс стоял, широко расставив ноги, и двигал челюстью. Его кадык ходил ходуном. – Я учту на будущее. Буду говорить с тобой, даже когда разозлюсь. Но ты не будешь сбегать. Впредь ты не будешь сбегать.

– Да я и не сбегаю, – шепотом произнесла я в полном недоумении.

– Нет, не сбегаешь, – согласился он, и я поняла, что моя жизнь переменилась.

Тут я вспомнила, что предшествовало этому моменту, и сказала:

– Я отправила тебе сообщение, но ты не ответил.

На его лице появилось странное выражение.

– Я был зол. В следующий раз обязательно отвечу.

Он сказал «в следующий раз».

Они примчались сюда за мной!

Я уехала час назад, а они уже были здесь. Обозленные и обиженные. Я почувствовала, как задрожала нижняя губа, а в носу стало щипать. Я могла делать только одно – смотреть на них. Слов не было – их похоронила под собой приливная волна любви, которая в тот момент захлестнула мое сердце.

Возможно, именно отсутствие слов побудило Роудса сделать шаг вперед. Брови у него по-прежнему были насуплены, властный голос звучал как никогда хрипло.

– Аврора…

– Простите, Ора! – заикаясь, перебил отца Эймос. – Меня взбесило, что вы помогали мне с моими дерьмовыми песенками…

– Песни у тебя не дерьмовые!

Я говорила слабым голосом, потому что все мои силы уходили на то, чтобы не разрыдаться.

Он бросил на меня страдальческий взгляд.

– Ваши песни звучат по телевидению! Этот мудак получил награды за вашу музыку! А я осел. Вы сказали «материальчик», и я не воспринял ваши слова всерьез. – Он всплеснул руками. – Я знаю, вы никогда бы не стали намеренно ранить чужие чувства.

Я кивнула, стараясь подыскать слова, но мой юный друг не умолкал.

– Простите, что я взбесился, – торжественным голосом произнес он. – Просто я… ну, знаете… Простите! – Он вздохнул. – Мы не хотим, чтобы вы уезжали. Мы хотим, чтобы вы остались. Да, папа? С нами.

Вот что бывает, когда сердце разбивают с благими намерениями.

И лишь потому, что его глаза смотрели так искренне, а мое сердце переполняла любовь к нему, я смогла сказать:

– Я знаю, что ты переживаешь, Эймос. И спасибо, что извинился! – Я сглотнула. – И я сожалею о том, что не рассказала вам правду. Мне не хотелось, чтобы ты рядом со мной чувствовал себя неловко. Я хотела, чтобы мы были друзьями. И не хотела, чтобы вы разочаровались во мне. Я больше не пишу, причем уже давно. Не знаю, что со мной не так, но, честно говоря, меня это не напрягает. Я боялась, что если ты узнаешь, то я стану тебя интересовать только из-за этого… А я уже не могу. Мне больше не пишется. По большей части я могу лишь помочь. Раньше все приходило само собой, а теперь уже нет. После Юки я иссякла… Все, что у меня осталось, – это несколько блокнотов, а самое лучше забрал Кэден. – Я сглотнула. – Это единственная причина, почему он и его семья так долго держали меня при себе. Потому что я была полезна. Столкнуться с этим еще раз было выше моих сил. – Я покачала головой. – Все эти песни… они о маме. Ты не поверишь, но в песню о любви можно превратить что угодно – это пара пустяков. Я писала их, когда особенно сильно по ней скучала. Когда казалось, что сердце вот-вот перестанет биться. Лучшие вещи были написаны, когда мне было больно, а когда я чувствовала себя счастливой, получались неплохие. Но сейчас не осталось ни тех, ни других. Все ушло. И вернется ли когда-нибудь, я не знаю. Как я уже сказала, меня это устраивает, но обманывать чужие ожидания я не хочу. Особенно вас двоих.

Они смотрели на меня широко раскрытыми глазами.

– И я не сбегала. Я просто-напросто планировала переночевать. А вещи все там. Ну вы и дурачки! – Я взглянула на Роудса, который смотрел на меня так, точно я вот-вот исчезну. – Я думала, что облажалась и вы не захотите меня знать. По крайней мере, какое-то время. Мне было грустно, но я знала, что сама виновата. Только и всего.

Я сжала губы, чувствуя, что слезы наворачиваются на глаза, и подняла плечо.

– Я привыкла терять людей, которых считала своей семьей, и не хочу потерять вас, мальчики. Простите!

Где-то на середине моего монолога Роудс опустил руки. А когда я договорила, шагнул ко мне и, присев на корточки, так что мы оказались лицом к лицу, посмотрел на меня напряженным пытливым взглядом. А потом он обхватил мое лицо руками и сказал хриплым проникновенным голосом:

– Ты моя. В той же мере, что и Эйм. И кто-нибудь другой, кто однажды будет.

Слеза скатилась по моей щеке. Он вытер ее, низко опустив брови, и ворчливым голосом продолжил:

– Ты – часть семьи. Я ведь уже говорил тебе раньше, разве нет? – Его пальцы коснулись мочки моего уха. –