показалось, что вся она до самых бровей состояла из мускулов. Ну и женщина! Мне вспоминается, что я отпрянул, точно кот, вдруг наткнувшийся на змею. Наверное, со стороны это выглядело смешно, потому что за моей спиной раздался хохот Палузи. Оказалось, что в Африке умеют шутить не хуже, чем в Субуре.

Я подошел к нему, сжимая кулаки от ярости.

– Ну как? – с издевкой сказал он. – Разве она не красива?

– Ей, чтобы стать красивой, надо есть не зайцев, а сливы!

(Я придумал этот каламбур, Прозерпина, потому что дословный перевод с латинского языка смысла не имеет: на латыни получается непередаваемая игра слов, потому что lepus значит «заяц», а lepos – «красота», и звучат они почти одинаково.) В качестве извинения за свою шутку Бальтазар угостил меня глотком горячего вина. Ожидая Либертуса, мы предавались воспоминаниям о прошлом, о Логовище Мантикоры и о том, что случилось после того, как тектоны утащили меня в недра земли.

– Когда ты исчез, Либертус сразу стал свободным человеком и прямо там, на обожженных солнцем пустошах, заговорил смело и открыто. И как же прекрасно он говорил! Слова, лившиеся из его уст, внушали людям любовь и дарили силы. Да, именно это они порождали: любовь и силу.

– А еще он подстрекал вас разрушить Рим, – заметил я.

– О, вовсе нет! Все было совсем по-другому, – поправил меня Палузи. – Сначала он говорил только о свободе и об ужасах рабства. Ситир решила последовать за ним, и рабы старого Эргастера, оставшиеся без хозяина, – тоже. Мы стали обходить угодья крупных землевладельцев провинции и всюду обращались к людям с теми же словами. Многие рабы бросали свои мотыги и присоединялись к нам. Надсмотрщики, завидев ахий, не решались пускать в ход свои кнуты. В то время Сервусу хотелось только освободить как можно больше рабов, он даже и не думал менять имя. Это беглые рабы начали называть его Либертусом, а не Сервусом. С каждым днем нас становилось все больше и больше. Когда губернатор послал против нас свои войска, я сам возглавил наших людей, и нам без труда удалось одержать победу. А вот после этого Либертус действительно заговорил о разрушении Рима. Он ненавидел Рим, потому что ненавидел рабство.

Бальтазар Палузи немного помолчал, а потом продолжил свой рассказ:

– Я тоже попал под влияние Либертуса и последовал за ним – я полюбил этого человека и хотел увидеть великие события. Когда мы подошли к стенам Утики, он попросил меня возглавить всю армию.

Палузи с самого начала стал командовать войсками и оказал этим неоценимую помощь делу Либертуса. Тот был символом революции, произносил пламенные речи и обдумывал стратегию движения рабов, которые должны были осуществлять его планы. Приверженцы Либертуса внимали его словам, словно он был полубогом. Однако именно Бальтазар Палузи давал им практические указания, по крайней мере в военных делах. Многие даже называли его уважительно «суфетом», потому что его родиной была Северная Африка. И он оказался неплохим генералом: его армия оборванцев захватила и Проконсульскую Африку, и Сицилию.

В этот момент появился Либертус. Он сел рядом, и я передал ему пожелание Цезаря: передать под его командование всех ахий армии рабов.

Если ты помнишь, Прозерпина, сразу после начала мятежа Либертуса среди последователей религии Геи началось некое подобие гражданской войны. Примерно половина монахов и ахий заявили о своей верности «земным органам власти», как они называли Республику, а другая половина встала на сторону Либертуса и его сторонников. В результате на службе Рима оказалось около шестидесяти ахий, а около сорока поддерживали повстанцев. Цезарь хотел их объединить.

Услышав это предложение, Палузи в негодовании закричал Либертусу:

– И не вздумай даже! Ахии – наша самая главная сила в военном отношении.

– Если не создадим единого командования, мы обречены на поражение, – сказал я и посмотрел на Либертуса. – Цезарь объяснил мне это так: нам необходимо объединить всех ахий по очень простой причине – когда человек хочет нанести сильный удар, он не бьет противника всеми пальцами по очереди, а сжимает их в кулак.

Либертус слушал меня, но ничего не отвечал.

– А откуда нам знать, не предаст ли нас Цезарь? – не успокаивался Палузи.

– Цезарь очень талантливый генерал, – сказал я, – но даже самый лучший военачальник не может победить противника, если у него в распоряжении нет войска.

Палузи предостерег Либертуса:

– Если ты передашь им ахий, они разоружат нашу армию без боя! Большая часть наших солдат ослабли от голода и с трудом держат в руках копья, и вдобавок так плохо обучены, что не умеют держать строй.

Мне было понятно беспокойство Палузи: остаться без ахий для генерала было так же ужасно, как для непорочной жрицы храма Весты лишиться девственности.

Наконец Либертус заговорил:

– Почему я должен доверять Юлию Цезарю?

Я ответил откровенно:

– По той же причине, что и я: у нас нет другого выхода.

Либертус обдумывал свое решение прямо там, на наших глазах, и мы видели его мучения. В его голове мои доводы и сомнения Бальтазара сражались, как два гладиатора на арене цирка. В конце концов он произнес:

– Хорошо. Согласимся на этот шаг.

Палузи схватился за голову:

– Нет! Но почему же?

– Сенат отменил рабовладение, – ответил ему Либертус. – И будет справедливо, если мы ответим на их жест таким образом.

В эту минуту к нам подошла Ситир и встала рядом с Либертусом, который обнял ее за талию.

– Уведи с собой всех, кроме Ситир, – велел он мне. – Если битва кончится нашим поражением, она меня убьет. Мне не хочется стать жертвой зубастых тектонов, а сенаторов – тем более.

И вот тут, дорогая Прозерпина, случилось неожиданное – один взгляд. Им обменялись мы с Ситир, и, вместо того чтобы согласиться и уйти, я сказал:

– Это должна решить она сама.

Слова, которые мы произносили, дорогая Прозерпина, не отражали всего смысла этой решающей минуты. Все четверо осознавали, что на самом деле Ситир решала не чисто военный вопрос – присоединиться к легионам Цезаря или сражаться вместе с рабами; она делала совсем иной выбор. Я сказал ей:

– Ситир Тра, хочешь остаться с Либертусом или уйти со мной?

Ее минутное молчание показалось мне вечностью. Наконец она посмотрела на Либертуса и произнесла:

– Мне кажется, я уйду с Марком Туллием.

Перед отъездом, пока ахии собирались в дорогу, я издалека наблюдал за Либертусом, который разговаривал с больными солдатами, подбодрял их и утешал. Этот великий человек и прекрасный вождь только что потерял Ситир Тра – свою любимую женщину и соратницу. И она покидала его ради того самого