человека, у которого он несколько лет назад был в рабстве. Ненавидел ли меня Либертус, жаждал ли мести? Нет, он понимал, что настоящий лидер не может себе позволить быть злопамятным.

Я вернулся в Рим с четырьмя десятками ахий, которые следовали за моей лошадью. Цезарь был приятно удивлен:

– Вот это да! – воскликнул он, увидев меня. – Оказывается ты умеешь добиваться невозможного, Марк Туллий Цицерон! В следующий раз надо будет отправить тебя к кротикам: может быть, тебе удастся убедить их изменить диету и впредь питаться спаржей и брюквой вместо свинины и человечины.

(Я тебе уже говорил, Прозерпина, что Цезарь тоже много лет жил в Субуре.)

Цезарь разместил ахий, которых привел я, вместе с теми, которые ранее присягали на верность Республике, и теперь их была почти целая сотня. Видеть такое количество ахий в одном месте было странно, потому что обычно они жили уединенно. Сама философия ахий и миссия, порученная им в этом мире, не предполагали их скопления, поэтому наблюдать за такой большой толпой этих людей было так же любопытно, как если бы нам представилась возможность вдруг увидеть несколько маяков на одной скале, стаю орлов или стадо единорогов, ибо природа этих строений или живых существ сугубо индивидуальна и предполагает уединение. Но какая от них исходила энергия, какая сила, какая мощь! Каждое утро они собирались на Марсовом поле и приступали к тренировкам. Какое это было великолепное зрелище, Прозерпина! Все эти совершенные тела двигались слаженно, упражняясь в необычайной боевой технике! Простой люд стихийно собирался вокруг, чтобы поглазеть на ахий; их присутствие в городе вдохновляло всех римлян – и богатых, и бедных.

Должен признаться тебе, Прозерпина, что в те дни в глубине души я испытывал некоторое разочарование, потому что люди, приходившие на Марсово поле поглядеть на ахий, не видели в них великолепных бойцов, готовых встать на защиту жизни людей и всей цивилизации. Их привлекала блестящая хореография и зрелищность упражнений; с тем же успехом эти зеваки могли пойти в цирк, в театр или на скачки. Я спрашивал себя: «Разве они не должны сейчас радоваться концу рабовладения и праздновать полученную свободу?» Ибо никаких празднеств и никакого ликования не было. Глашатаи просто объявили новость об отмене рабовладения, а магистраты предупредили рабовладельцев, что закон уже принят и вступил в силу. И ничего больше не случилось. Ни бурных проявлений радости, ни беспорядков, ни расправ с ненавистными хозяевами, ни массовых побегов рабов от хозяев – совершенно ничего.

Верно также и то, Прозерпина, что один из дополнительных разделов закона предполагал, что некоторые рабы по собственному желанию могут оставаться во владениях хозяев, пока не минует нависшая сейчас над Республикой угроза (имелись в виду, разумеется, тектоны). Но я не протестовал против этого пункта – среди прочего, потому что сам его предложил.

Тебе следует знать, Прозерпина, что многим римским рабам, огромному большинству, было просто некуда идти за пределами владений хозяина. С другой стороны, я хотел таким образом помешать доминусам воспользоваться этим законом, чтобы избавиться от старых и немощных рабов и сэкономить на весьма скромном содержании, которое хозяева обязаны были им обеспечивать.

Да, должен признаться, я такого не ожидал, но оказалось, что, когда в обществе происходят коренные перемены, по-настоящему затрагивающие его основы, на первый взгляд ничего заметить невозможно. Мне вспоминается одна сцена у нас дома, ничтожная деталь, которую я тем не менее счел весьма знаменательной.

Я читал в саду, когда наш старый раб Деметрий прошел мимо меня, неся в руках ночной горшок с испражнениями моего отца. Я отложил текст в сторону и сказал твердо, но добродушно:

– Деметрий, тебе больше не нужно этим заниматься.

– Как не нужно?

– Не нужно. Ты свободный человек.

– Вот чудно-то…

И пошел дальше с горшком в руках.

* * *

Представь себе, Прозерпина, насколько я был поражен тем, что ни самое революционное преобразование в обществе, ни близость Конца Света ничего не изменили. С каждым днем тектоны подходили все ближе к Риму, но на улицах и на форумах жизнь продолжалась, как всегда, а разговоры граждан были так же банальны, как и раньше. Казалось, никому нет дела до гибели рода человеческого, словно речь шла о чем-то далеком, неважном или вообще о плоде чьей-то фантазии. Простой люд, вероятно, думал: «Кто-нибудь что-нибудь сделает». А те, кому следовало «что-нибудь сделать», то есть магистраты и триумвиры, посвящали свои дни более высокому искусству. Хочешь знать какому, Прозерпина? По своему обыкновению, они измышляли, как уничтожить противников, чтобы удержать или получить власть. Цезарь против Помпея, Помпей против Цезаря, а Цицерон против их обоих. В сложившихся обстоятельствах они напоминали мне трех лысых, которые ссорятся из-за расчески.

Это было сущее безумие. Поэтому я страшно обрадовался, когда наконец ко мне обратился человек, готовый сделать нечто полезное: однажды вечером Цезарь вызвал меня, чтобы расспросить поподробнее о тектониках. До него мне уже не раз приходилось об этом говорить, но никто не был так настойчив и не задавал мне таких четких вопросов. Он начал так:

– Как тебе удалось бежать из подземного мира и вернуться на поверхность земли?

– Я этого не делал. Я поступил по-другому, потому что вернуться в наш мир из царства тектонов абсолютно невозможно.

– Тогда как же тебе это удалось?

– Я бежал в другое место – в зону, расположенную ниже той, где обитают тектоники.

Он рассмеялся, потому что такой выход показался ему весьма хитроумным:

– Какая забавная чушь! Значит, ты бежал из подземного мира, вырыв подземный ход.

– Приблизительно так.

– А потом?

– Ты не поверишь, если я расскажу тебе о бесчисленных народах, живущих у нас под ногами. Большинство этих племен враждуют с тектонами, но есть там и их союзники, и подчиненные им народы. Я блуждал очень долго, минуя одну подземную страну за другой, пытаясь найти дорогу в Субуру, и наконец в удивительном месте, удаленном от поверхности земли не менее, чем от владений тектоников, нашел подругу, которая помогла мне вернуться в наш мир, – Прозерпину.

– Богиню подземного царства?

– Нет. Это удивительное создание – не богиня, но и не человек. Она живет в полном одиночестве. Я дал ей это имя потому, что ее собственное невозможно произнести, и потому, что, подобно богине Прозерпине, которая иногда воскрешает мертвых и возвращает их к жизни, она помогла мне вернуться домой. Это очень мудрый дух.

– Выпьем же за нее, раз она вернула нашего подземного Одиссея домой.

Удовлетворив свое любопытство, он перешел к более практическим вопросам:

– Как зовут генерала тектонов, которого я должен победить?