Филипп же, предчувствуя скорую кончину, хотел оставить дела в наиболее благоприятном виде, чтобы со спокойной душой передать их своему единственному живому на тот момент сыну — 19-летнему Филиппу, четвертому ребенку от его последней жены Анны Австрийской. Прикованный к постели Филипп II смирился с тем, что Испания более не та великая держава, какой ее оставил ему его отец Карл V, а значит, ради собственного сына он должен хотя бы разрешить затяжной военный конфликт на севере Европы.

Вскоре после возвращения Амьена Генрих начал прощупывать почву в отношениях с эрцгерцогом Альбрехтом и обнаружил достаточно точек соприкосновения, для того чтобы начать переговоры с союзниками. К Елизавете он послал Андре Юро́ де Месса, бывшего посла Франции в Венеции. Прибыв в Лондон 22 ноября 1597 года, опытный дипломат и юрист, де Месс передал Елизавете сообщение, которое почти не отличалось от посланного Генрихом Генеральным штатам. Коль скоро, говорилось в нем, королева Англии не считает нужным вести полномасштабные военные действия против Испании на территории Франции и Нидерландов (а только в собственных водах), король Франции вынужден начать мирные переговоры, одобряет она их или нет[1090].

Елизавета ультиматумов не любила и менять свое решение не собиралась. Инстинктивно она чувствовала, что политика примирения необходима, но еще живы были воспоминания о вероломстве Филиппа в 1588 году, когда он приказал Великой армаде выплывать из Лиссабона, несмотря на то что переговоры с герцогом Пармским официально продолжались. К Генриху у Елизаветы было неоднозначное отношение. Он тоже проявил вероломство — она так и не смогла ему простить обращение в католичество, — но в первую очередь она думала об огромных долгах Франции и Нидерландов, составлявших в сумме около 1,6 млн фунтов, которые предстояло вернуть в английскую казну[1091]. Таким образом, ее реакция на мирное соглашение Генриха во многом зависела от перспективы выплаты этих долгов.

Итак, приезд посла положил начало долгим и основательным раздумьям королевы и обсуждениям в Тайном совете[1092]. Пищи для размышлений прибавилось, когда пришла весть о помолвке инфанты Изабеллы с эрцгерцогом Альбрехтом. В качестве приданого Филипп обещал отдать новобрачным в удел старинные бургундские владения Франш-Конте и Нидерланды[1093]. Елизавета восприняла эти известия с осторожной радостью — появлялась надежда, что на юге Нидерландов будут хотя бы отчасти восстановлены древние свободы этого края. По этому поводу Елизавета вспомнила итальянскую полускабрезную шутку, услышанную в детстве: per molto variar natura è bella («красота природы в разнообразии»)[1094].

В результате проницательный дипломат и знаток человеческих душ Андре Юро задержался в Англии почти на полтора месяца. Он вел подробный и остроумный дневник, в котором нашли отражение и его многочисленные аудиенции у королевы. До недавнего времени мы могли судить о них лишь по коротким выдержкам в чужом пересказе, а также по спорному английскому переводу начала XX века, однако недавно в Национальной библиотеке в Париже была найдена полная рукопись на французском, и мы в этой книге впервые приводим подробные зарисовки де Месса[1095].

Всего состоялось шесть аудиенций, однако ни об одной из них де Месса не предупреждали заранее. Елизавета посылала за ним лишь тогда, когда была готова сама. Однажды она отменила прием в самый последний момент. Впоследствии де Месс узнал, что в тот день она долго смотрелась в зеркало и в конце концов решила, что выглядит ужасно и послу нельзя лицезреть ее в таком виде[1096].

С возрастом ее дамское тщеславие лишь возрастало. В моменты раздражения она срывалась на своих более молодых и более привлекательных фрейлин, обвиняя их в разнузданности и непокорности. Как раз незадолго до прибытия Андре Юро в покоях королевы произошло несколько некрасивых эпизодов. Так, Елизавета обвинила фрейлину Мэри Говард в невыполнении ее указаний, хотя на самом деле злилась на ее красоту и кокетливые любезничания с графом Эссексом[1097]. Приведем знаменитое описание нрава Елизаветы, принадлежащее Джону Харингтону: «когда она улыбалась, то будто бы само солнце светило на нас, и всякий пытался сполна нагреться в его лучах; но чу! — внезапно собирались тучи и разражалась гроза, да такая, что от молний не было спасения никому»[1098].

Увы, истории де Месса в неточном переводе кочевали из одной биографии Елизаветы в другую. В них 64-летняя Елизавета предстает перед французским послом в вызывающих нарядах, желая показать, что она — пусть уже и не помышляющая о замужестве и детях — сексуально привлекательна: «Я еще не собираюсь умирать, господин посол. Я не так стара, как многие считают»[1099]. Однако полные французские оригиналы дневников де Месса рисуют нам подлинную картину: блестяще владеющая итальянским языком и любящая все итальянское, Елизавета собиралась доказать бывшему послу в Венеции, что способна играть в их игры. Одновременно флиртуя и сохраняя дистанцию в равных долях, она часто разговаривала с французом именно на итальянском.

Во время первой встречи с послом Елизавета была одета в свободное платье из белой и ярко-розовой ткани, которую сам де Месс описал как «серебристую марлю» (по-видимому, шелковая ткань была украшена буфами из белой марли или в нее были вплетены тончайшие полоски из серебра). У платья были широкие рукава, окаймленные красной тафтой, а спинку украшал высокий стоячий воротник, покрытый рубинами и жемчугом. Вот уже два года, как платья подобного фасона — закрытые спереди, с глубоким вырезом, широкими рукавами и высоким стоячим воротником — проникли в Англию из Италии, бывшей тогда законодательницей мод. Рукава подвязывались тесьмой или застегивались на золотые пуговицы и украшались дополнительными миниатюрными свисающими рукавами, делая подкладку почти невидимой. Из описания посла явствует, что у платья Елизаветы были именно такие рукава. Он также сообщает очаровательную подробность: во время их разговора королева постоянно теребила эти свисающие миниатюрные рукава[1100].