Однако, как бы откровенно де Месс ни описывал облик стареющей королевы, он нашел и немало поводов для восхищения[1121]. Не успев отметить ее почерневшие зубы, он тут же хвалит ее осанку и грациозность движений. Особенно красивы ее руки. И Елизавета не упускала случая их показать, снимая перчатки и давая послу возможность полюбоваться своими длинными, тонкими пальцами[1122].

Да, Елизавета постарела, но былой хватки не утратила: отвлекая французского посла беспечными разговорами, она так и не сказала ему, что думает о перемирии. Уехал он, зная не больше и не меньше, чем по приезде. Более откровенен с де Мессом был Бёрли. Старый лорд-казначей не скрывал, что установление мира — его приоритет. Во время прощального визита посла на улицу Стрэнд Бёрли признался, что очень хотел бы добиться мира перед тем, как сойти во гроб. При этом он обратил внимание посланца Генриха IV на то, что, с точки зрения Елизаветы, главным препятствием к миру является неясность в вопросе французской и голландской задолженностей[1123].

Елизавета же решила сама прощупать почву и приказала отправить посланцев к Генриху. Де Месс подозревал игру на два фронта. Бёрли он не доверял, описав его как гордого и высокомерного человека, враждебно настроенного к французам. Де Месс опасался, что Англия параллельно ведет переговоры с эрцгерцогом Альбрехтом[1124]. Особенно его встревожил тот факт, что английские послы высадились в Дьеппе спустя всего лишь месяц после его отбытия из Лондона 5 января 1598 года. Делегацию возглавлял Роберт Сесил, граф Эссекс в нее не входил. Елизавета не пустила его потому, что прекрасно знала: воинственный граф поддерживает открытое противостояние с Испанией в союзе с Францией и Нидерландами. Дабы откупиться от Эссекса, пришлось пожаловать ему захваченной на Азорских островах кошенили стоимостью 7000 фунтов и продать еще больший объем по цене значительно выше рыночной. Долги Эссекса были велики и требовали выплаты, поэтому он согласился[1125].

Прибыв во Францию, Сесил направился в Руан, а оттуда в Париж, очевидно не зная о том, что король Генрих находится в Пикардии. На тот момент в городке Вервен он уже вел — и довольно успешно — переговоры с эрцгерцогом Альбрехтом[1126]. Эссекс, наблюдавший за ситуацией со стороны, написал Сесилу письмо на пяти страницах, в котором просил ни в коем случае не прекращать войны, поскольку «с Испанией никакой мир невозможен»[1127]. Однако мира хотели все — и в первую очередь крупные купцы и вкладчики, зарабатывающие на торговле с Иберийским полуостровом. У самого Сесила имелись акции нескольких испанских предприятий, а многие купцы из Лондона и Бристоля уже негласно вели дела в Севилье, называясь ирландцами или шотландцами[1128].

14 марта Филипп тайно одобрил условия мира, предложенные Генрихом. По этому договору Франции возвращались все территории, включая Кале и Блаве, а Англии и Нидерландам давалось полгода на пересмотр своих позиций. Не в силах ждать решения союзников, Генрих дал приказ своим послам подписать договор на этих условиях, «теперь уже без оглядки на чаяния и настроения наших соседей, к мнению которых король раньше относился с чрезвычайным уважением»[1129].

Через три дня Роберт Сесил встретился с Генрихом в Анже в долине Луары[1130]. Генрих настаивал на имеющемся соглашении, а Сесил напоминал ему о клятве не заключать мира без обсуждения с союзниками, тем более что Нидерланды ни о каком перемирии и слышать не хотели. Голландцы намеревались биться до тех пор, пока не сдастся сама Испания. Не так давно они попросили Елизавету прислать 13 000 солдат пехоты, чтобы наверняка выбить неприятеля из самого сердца Южных Нидерландов[1131].

Впрочем, королева не хотела идти на поводу ни у одной из сторон. Бёрли, совсем ослабевший телом, но сохранявший свой острый ум, планировал заслать шпионов ко двору эрцгерцога Альбрехта в Брюсселе. Ему хотелось отомстить за подрывную деятельность Джулио, и он сумел найти агента, человека высокопоставленного, который согласился по возможности делать копии с переписки между эрцгерцогом Альбрехтом и Филиппом II. Как в 1588 году Джулио сообщал Филиппу обо всех перипетиях переговоров между Елизаветой и герцогом Пармским в Бурбуре, так теперь Бёрли мог докладывать королеве обо всех ходах Филиппа на шахматной доске.

Для участия в столь трудной разведывательной операции Бёрли позвал бывшего шифровальщика Уолсингема Томаса Фелиппеса, который вовремя дистанцировался от опального графа Эссекса. За помощь графу в разоблачении доктора Лопеса Бёрли коварно отправил Фелиппеса в тюрьму, якобы из-за имевшейся у него задолженности. Освобождение Фелиппеса выхлопотал Энтони Бэкон, а Бёрли сделал вид, что простил его, поскольку ему нужны были знания и связи опального шифровальщика. Одним из знакомых информаторов Фелиппеса был Джон Пети, англичанин по матери, священник из Льежа, получивший образование в Оксфорде. Он подписывал свои письма монограммой «J. P. B.», а кроме того, имел своего человека в близком окружении эрцгерцога Альбрехта. В результате Бёрли получал копии писем, курсировавших между Мадридом и Брюсселем, но все они были зашифрованы[1132]. Вот тут-то и пригодились навыки Фелиппеса. Шифр был дьявольски сложным, но Фелиппес, среди своих брюссельских агентов известный как Питер Халинс, сумел-таки его вскрыть[1133].