годов в некое более великое классическое измерение. Возглавив в 1920 г. комитет Амхерстского колледжа по выдвижению Кулиджа в президенты, Морроу рассматривал своего старого друга в грандиозных терминах: "Кулидж - очень необычный человек, странное сочетание трансцендентального философа и практичного политика". С такой же гиперболой Морроу признался Ламонту: "Я думаю, что это чудо, что человек типа Кулиджа был создан для этой чрезвычайной ситуации". Кулидж отзывался о Морроу не менее благоговейно. По словам Кулиджа, Морроу был блестящим студентом, но без обычных качеств книжного червя. "Хотя он был... дружелюбным и отзывчивым, он всегда держался с достоинством. . . . В нем не было ни капли эгоизма. Он никогда не стремился превзойти кого-то или победить кого-то".

Есть подозрение, что Кулидж ловко представил Морроу тот образ ученого, который тот хотел видеть. Во время президентской гонки 1920 года Морроу послал Кулиджу четыре тома йельского экономиста Уильяма Грэма Самнера, который ответил, неправдоподобно, с предвыборной трибуны, что он почти закончил все четыре книги! "Я считаю его аргументы в целом здравыми", - сказал Кулидж, но добавил: "Я не думаю, что человеческое существование в такой степени зависит от долларов и центов, как он это формулирует". Как говорится, у Кулиджа был номер Морроу. Если Морроу обращался к нему "Дорогой Кельвин", то Кулидж обычно отвечал "Мистер Морроу", как будто писал не старому школьному товарищу, а престарелому мудрецу.

Наряду с Ламонтом и Расселом Леффингвеллом Морроу придал Дому Моргана патину культурности, репутацию дома, где обитали банкиры, писавшие эссе, произносившие речи, входившие в советы по внешней политике и работавшие в советах фондов. Он принадлежал к культу 1920-х годов, который верил в мудрость бизнесменов, управляющих политическими делами Америки. Остроумный, кипящий идеями, небольшого роста Морроу обладал профессорской внешностью. С проницательными голубыми глазами и далеким взглядом, он носил пенсне и мешковатые брюки и никак не вписывался в модный мир Моргана. Банк вывешивал на двери мужского туалета табличку с напоминанием о необходимости подтянуть подтяжки, когда он уходит. На свадьбе дочери Гарри Дэвисона от него так сильно пахло нафталином, что другие партнеры заставили его надеть меховую шубу, чтобы скрыть этот запах. Его портновские недостатки, похоже, символизировали более глубокое беспокойство в шикарном мире Моргана, состоявшем из высоких, богатых, уверенных в себе мужчин.

Как и многие яркие, одержимые люди, Морроу отличался рассеянностью. Однажды на ужине у Ламонтов он жестикулировал частично съеденной оливкой, пока Меткалф, дворецкий Ламонтов, не предложил тарелку для хорошо прожеванной косточки. Все в J. P. Morgan рассказывали историю о том, как Морроу ехал в поезде. Когда кондуктор попросил у него билет, Дуайт не смог его найти и беспокойно шарил руками по всем карманам. Билет, похоже, был зажат между его зубами. "Держу пари, вы подумали, что я не знал, что он там", - сказал Морроу кондуктору. "На самом деле я просто жевал дату". Однажды, принимая ванну, он попросил у своего камердинера мыло, которое бы лучше мылилось; проблема оказалась не в мыле, а в том, что на нем все еще была пижама.

Как и Ламонт, Морроу стремился к чему-то более тонкому, чем просто банковское дело. Он признавался в незнании технической стороны бизнеса и называл себя "юристом в банковской фирме". Банкир эпохи дипломатии, он чувствовал себя в Вашингтоне как дома, так и на Уолл-стрит. Он не терял своих интеллектуальных амбиций, читал Брайса и Фукидида, писал эссе, изобилующие редкими ссылками, в пользу Лиги Наций. Он угощал Кулиджа такими книгами, как "Конституционная история Англии" Халлама (Hallam's Constitutional History of England). Уникальность истории Морроу в том, что он никогда полностью не отказывался от своих юношеских целей и политических амбиций и рассматривал свое партнерство как трамплин.

Путь Дуайта Морроу из бедной питтсбургской семьи на вершину мирового финансового бизнеса пронизан пафосом, а история его детства вызывает неприятные чувства. Его отец был директором средней школы и с трудом содержал семью. Бледный и болезненный, Дуайт унаследовал от отца как трепетное отношение к образованию, так и страх перед бедностью. После окончания школы в четырнадцать лет он четыре года работал мальчиком на побегушках, пока не стал достаточно взрослым для поступления в колледж. Он учился в Амхерсте с помощью студенческой ссуды и носил рубашки, подаренные ему сыном Якоба Шиффа Мортимером. Чтобы свести концы с концами, он занимался с другими студентами. Он придерживался такой экономии, что в целях экономии делил трубу с соседом по комнате. После окончания Колумбийского юридического факультета он устроился на работу в фирму Reed, Simpson, Thacher, and Barnum на Уолл-стрит, которая специализировалась на коммунальном праве. Через семь лет он стал партнером фирмы, которая теперь называлась Simpson, Thacher, and Bartlett. Живя в Энглвуде, штат Нью-Джерси, он однажды под дождем сцепился зонтиками с Гарри Дэвисоном и по дороге подружился с Томом Ламонтом. В 1914 г. оба партнера Моргана приняли его на работу.

В то время стать партнером Morgan было событием национального масштаба, и мать Морроу толпилась на улицах Питтсбурга под натиском доброжелателей. Но после первого дня работы Дуайт признался своей жене Бетти, что чувствовал себя "довольно одиноким и синим весь день". Одному из друзей он признался, что чувствует себя "как кот в чужой квартире". Отчасти это была нервотрепка новичка, но чувство тревоги никогда не покидало его полностью.

В 23 года Морроу демонстрировал отличные результаты, осваивая каждый предмет благодаря огромному усердию. Он провел взаимное объединение Equitable Life Assurance Society и курировал кредитование Морганом Кубы. Он также руководил Kennecott Copper, публичной компанией, созданной на основе синдиката Моргана-Гуггенхайма на Аляске и других объектах. Дэниел Гуггенхайм был потрясен ретенционным умом Морроу и сказал, что "через шесть месяцев после того, как Морроу начал свое расследование, он знал о меди больше, чем я или любой из моих шести братьев". Однако в своей рассеянности Дуайт упустил из виду одну деталь в работе Kennecott: "Ты забыл предусмотреть наши комиссионные", - мягко упрекнул его Дэвисон.

Морроу всегда разрывался между идеализмом и материализмом. Одна жизнь не могла охватить его мечты, и он мучился и сильно нервничал из-за стоящего перед ним выбора. Он и его жена путешествовали в богатых кругах и были частыми гостями Пьера дю Пона в Лонгвуде в Пенсильвании с его фонтанами, консерваториями и десятитысячетрубным органом. И все же они чувствовали себя неуместно в этом богатом мире. Еще работая в Simpson, Thacher, Дуайт испытывал муки пуританской вины и говорил: "Это, Бетси, не та жизнь, которая нужна тебе или мне". Они вместе мечтали о