Глаброн пел похабную песенку — вернее, думал, что поет, — и я прервала его, подергав за рукав. Он обернулся, уставился на меня мутным взором, а потом наотмашь хлестнул рукой по щеке. Он уже собирался снова загорланить, когда вдруг закутанный в плащ незнакомец решительно подошел к столу. Лицо его по-прежнему было закрыто воротом, лишь один глаз виднелся. Он с размаху пнул стол, чуть не сдвинув с места, и все сидевшие там воззрились на него.

«Мне не нравится твоя песня, — сказал незнакомец Глаброну на бекланском. — Мне не нравится, как ты обращаешься с этой девушкой, и сам ты мне не нравишься».

Едва он заговорил, я поняла, кто перед нами, и подумала: «О нет, только не это!» Я хотела предостеречь его, но от страха не могла вымолвить ни слова. Несколько долгих мгновений Глаброн молчал — не потому, что оторопел от такой наглости, а потому, что имел обыкновение убивать неспешно и хладнокровно. Он любил производить впечатление на окружающих — отчасти поэтому и внушал всем столь сильный страх, — и выдерживал такие вот картинные паузы, дабы показать всем, что убивает не в приступе ярости, а преднамеренно и сознательно.

«Да неужто? — наконец проговорил он, когда убедился, что завладел вниманием всех присутствующих. — И с кем же я имею честь беседовать, интересно знать?»

«Я дьявол, — раздалось в ответ. — Пришел по твою душу, и как раз вовремя». С этими словами пришлец опустил руку, которой придерживал ворот. Никто там никогда раньше его не видел, разумеется, и открывшееся взорам лицо казалось нечеловеческим в полумраке. Все они были люди суеверные — невежественные, с нечистой совестью, безбожные и исполненные страха перед неизвестным. Они с проклятьями шарахнулись от него, наталкиваясь друг на друга и падая. В следующую секунду барон, уже извлекший меч из ножен под плащом, всадил клинок в горло Глаброну, схватил меня за руку, одним ударом прикончил другого мужика, оказавшегося у него на пути, и выбежал в темноту вместе со мной и Анкреем прежде, чем кто-нибудь в таверне успел вытащить нож.

Остальное рассказывать не стану — сегодня, по крайней мере. Будет еще время поговорить. Но вы сами понимаете, что никого похожего на Бель-ка-Тразета здесь еще не видели. В течение трех месяцев он, Анкрей и я ни разу не ложились спать одновременно. Через полгода он стал правителем Зерая, за чьей спиной стояли преданные сторонники, готовые выполнять любые его приказы.

Мы с ним жили в этом самом доме, и люди полушутя-полусерьезно называли меня его королевой. Никто не смел выказывать по отношению ко мне никаких чувств, помимо глубокого уважения. Думаю, они не поверили бы правде — что Бель-ка-Тразет ни разу ко мне не притронулся. «Вряд ли у тебя сложилось очень уж хорошее мнение о мужчинах, — однажды сказал он. — А мне не хотелось бы потерять последние остатки самоуважения. По крайней мере, пока я жив, я могу по-прежнему почитать жрицу Квизо, и так будет лучше для нас обоих». Тайну эту знает один лишь Анкрей. Остальные зерайцы, по всей вероятности, считают, что судьба не послала нам детей или что из-за своих ранений он… ну вы понимаете. Однако, хотя я никогда не любила Бель-ка-Тразета и была благодарна ему за воздержанность, я все же относилась к нему с почтением и восхищением и без раздумий согласилась бы стать его женой, изъяви он такое желание. Почти все время барон был мрачен и задумчив. Развлечений в Зерае мало, но он избегал любых — словно наказывал себя за потерю Ортельги. У него был острый, колкий язык и никаких иллюзий.

— Я помню.

— «Не зовите меня пить с вами, — как-то сказал он своим людям. — За мной ведь и медведь погнаться может». Все понимали, что он имеет в виду: сам Бель-ка-Тразет никогда не рассказывал об этих событиях, но до Зерая дошли слухи о битве в Предгорье и захвате Беклы ортельгийцами. Когда что-то шло не так, он обычно говорил в сердцах: «Медведя на вас не хватает». Но люди, хоть и боялись Бель-ка-Тразета, полностью ему доверяли, уважали его и шли за ним без малейшего колебания. Как я уже сказала, он не имел себе равных здесь, был слишком хорош для Зерая. Любой другой барон, вынужденный бежать из своих владений, переправился бы в Дильгай или подался бы в Икет, а то и в Терекенальт. Но он… он боялся жалости, как кот боится воды. Гордость и душевная горечь погнали его в Зерай, как страх преследования гонит беглого убийцу. На самом деле он находил удовольствие в противостоянии невзгодам и опасностям, подстерегающим здесь на каждом шагу.

«Тут ведь много чего можно сделать, — сказал он мне как-то, когда мы рыбачили у берега. — На равнине вокруг Зерая есть сносная земля, а в лесах полно строевых деревьев. Богатой провинция никогда не станет, но могла бы стать вполне благополучной, не будь селяне запуганы до смерти и имейся у нас дороги до Кебина и Линшо. Закон, порядок и какая-нибудь торговля — вот и все, что нужно. Если не ошибаюсь, именно здесь Тельтеарна протекает ближе всего к Бекле. Пока мы живы, надо натянуть через реку два хороших, крепких каната и пустить паром. Недаром же я ортельгиец: я знаю, что можно сделать с помощью канатов, да и как их изготавливать, тоже знаю. Это гораздо легче, чем придумать и создать „мертвый пояс“, уж поверь. Представь, если здесь откроется торговый путь на восток — да Бекла любые деньги заплатит, чтобы им пользоваться».

«Они просто придут и захватят провинцию», — сказала я.

«Да, могут попытаться, — ответил Бель-ка-Тразет. — Но Зерай защищен от нападения куда надежнее, чем Ортельга. Преодолеть пятнадцать лиг от Врако до Зерая, причем почти десять из них по горам да дремучим лесам, очень и очень непросто, пока не проложена дорога — которую мы в любой момент можем уничтожить. Говорю тебе, девочка моя, мы еще посмеемся над медведем».

Но дело в том, что даже Бель-ка-Тразет при всем старании не мог принести благополучие Зераю, поскольку у него не было ни баронов, ни надежных и толковых помощников, а одному ведь не уследить за всем сразу. Все, что можно сделать, он делал. Сурово наказывал за убийства и грабежи, положил конец набегам на окрестные деревушки, уговорил или подкупил нескольких крестьян, чтобы доставляли в Зерай древесину и шерсть и по мере сил обучали местных жителей плотницкому и гончарному делу, — уже в скором времени мы начали вести меновую торговлю товарами собственного изготовления. Также мы торговали вяленой рыбой, тростником для настилки крыш и плетения циновок — всем, чем только могли. Но даже по сравнению с Ортельгой торговля в Зерае была скудная и чахлая — живут-то здесь одни преступники, непривычные ко всякому труду, и вдобавок ни одной дороги окрест. Бель-ка-Тразет хорошо понимал это и меньше года назад измыслил другой план.

Мы знали о событиях в Икете и Бекле, ведь к нам прибывали беглецы из обоих городов. Впечатленный рассказами про Сантиль-ке-Эркетлиса, Бель-ка-Тразет по долгом размышлении решил попробовать заключить с ним сделку. Трудность состояла в том, что нам было нечего предложить Сантилю. «Мы сейчас в положении человека, пытающегося продать хромого быка или кривобокий горшок», — сказал как-то барон. Ну кто станет тратить время и силы, чтобы прийти и занять Зерай? Даже генерал, не ведущий в настоящий момент никаких боевых действий, не сочтет целесообразным выдвигать войско из Кебина к Зераю. Мы с ним обсуждали этот вопрос снова и снова, и в конце концов Бель-ка-Тразет придумал сделку, которую полагал выгодной и для Сантиля, и для нас самих: если Сантиль когда-нибудь двинется на север — не важно, возьмет он Беклу к тому времени или нет, — Зерай сразу перейдет к нему. Мы окажем всю помощь, какая потребуется. В частности, поможем перекрывать проход Линшо на севере и отлавливать всех работорговцев, которые побегут через Врако на восток, спасаясь от Сантиля. Еще скажем, мол, с нашими умелыми канатчиками и плотниками, да при содействии его фортификационного корпуса, мы в два счета наведем паромную переправу через Тельтеарну. А потом, если все пойдет гладко, он сможет построить дорогу от Кебина до Зерая, и во всех этих предприятиях, коли он таковые затеет, мы станем оказывать ему всю посильную помощь. Ну и наконец, если он не побоится набирать в свою армию зерайцев, мы отправим к нему всех до единого боеспособных мужчин — при условии, что он дарует им помилование.