– Нет, – ответил Иорвет.

Все-таки он допустил ошибку. Скверно.

Это значило, что смерть идет за ним по пятам. И хорошо, если только за ним…

– Кто-то из рабынь навел. Берберки – тоже из танджи.

Лаонец промолчал.

– Не думай, что у них есть чувство родства, – торопливо добавила парсиянка. – Нум – из племени гудала. А на вас напали танджи. Им плевать на детей из чужой кочевой орды – так-то, Якзан. К тому же, все они предали, так или иначе. Едва завидев погоню, принялись растаскивать драгоценности и ткани. Ты был занят боем и ничего не видел. Садись в седло, я хочу посмотреть на сестру.

Лаонец молча полез на встряхивающего мокрой гривой гнедого.

Уже верхом, Мараджил снова обернулась:

– И не вини себя, о Якзан. Ты не мог разглядеть предательниц, если они не попадались тебе на глаза. А они не попадались.

– Кто это был? – невзначай поинтересовался Иорвет, закидываясь в седло.

– Не знаю, – беззаботно пожала плечами парсиянка. – Теперь уже неважно.

Берег пестрел вывернутыми из ларцов и вьюков тканями. Среди многоцветья узорчатого шелка платья лежавших женщин казались одинаковыми – из-за красных пятен. Айяры в поисках раненых деловито бродили среди развороченного груза, пиная и переворачивая тела.

Мараджил снова обернулась, упершись в лаонца большими черными глазами:

– Меня предупредил Фазлуи, мой маг. Он гадал. И ему выпали – одновременно – два знака. Предательство и женщина.

– Это должен быть один знак, – пробормотал Иорвет.

Оглядевшись и посчитав, он понял, что из его воинов выжило пятеро. Асаи, аураннец, медленно поднялся от полощущегося в воде тела друга. И покачал головой.

Пятеро. Четверо людей и один сумеречник.

Айяров госпожи Мараджил лаонец считать не стал.

* * *

С низких, дрожащих мелкими листиками ветвей капало. Кривые, перекрученные на здешних ветрах стволы акаций торчали из каменистой рыжеватой земли. Сбившись в шумно дышащую кучу, все таращились на темные фигуры идущих под деревьями воинов. Подол стоявшей впереди Зайнаб-няньки был таким же, как у всех, – грязно-рыжим от глины, с прилипшими желтыми перышками опавших листьев.

Зайнаб подняла руку с судорожно зажатой джамбией:

– Не подходи, госпожа!

Ныряя под длинную мокрую ветку, Мараджил пригнулась и фыркнула:

– Да ты никак рехнулась, о женщина. Ты не отличаешь врага от друга, о Умм Шабзи.

В ответ та всхлипнула и задрожала всем телом, но руки с кинжалом не опустила:

– Всевышний мне свидетель, госпожа. Я вас к деткам не подпущу, во имя Милостивого.

Послышался жалобный всхлип.

– Ты о чем, о Умм Шабзи? – нахмурилась Мараджил.

– Опусти оружие, Зайнаб, – звякнувший из сумрака голос Якзана заставил кормилицу вскрикнуть.

Иорвет возник из-за спины Мараджил черной высокой тенью. Нянька попятилась под взглядом обморочно спокойных совиных глаз. Рука ее задрожала и опустилась. Зайнаб выдавила из себя, не в силах отвести завороженного, как на змею уставленного взгляда:

– Я ту одежку очень хорошо помню, госпожа Мараджил. Ну ту, что вы Аббасу прислали, от которой кошка сдохла… Мы с детками как раз в Шадяхе гостили. Госпожа, не подходите…

– Что ты несешь, о ущербная разумом? – рявкнула парсиянка, хватаясь за рукоять своего ножа.

– Ту одежду прислала не госпожа Мараджил, – вдруг сказал Иорвет.

В голосе его звучала бесконечная усталость.

– Помет Варагн и тысячи горных дивов! – яростно выругалась мать аль-Мамуна, и женщины возмущенно закричали, зажимая уши.

Мараджил это, правда, не смутило:

– Я прекрасно знаю, что это была не я! Хотела бы я знать, кто! А, Иорвет? А? Кто?

Зубейде мучительно захотелось вскочить и зажать сумеречнику рот ладонью. Но она не успела.

– Отравленную одежду для Аббаса прислала госпожа Буран, – вздохнув, четко выговорил лаонец и уставился в пустоту.

В душной влажной тишине на ветке набухала капля. Ее брюшко вытягивалось темной водой, словно прелая листва под ногами тянула ее вниз, вниз.

Капля сверкнула и упала, ветка вздрогнула и просыпалась дождиком.

Буран шумно выдохнула. И вдруг заикала, зашмыгала:

– Ыыыыы… Н-не… не я… я не буду… я не…

Развернувшись всем телом, Зубейда размахнулась и влепила пощечину по обрюзглому, замазанному сурьмой лицу. Женщина визгнула, Зубейда ударила снова – наотмашь, не жалея пальцев.

– Мразь… Тупая несмысленная мразь… – прошептала она, придерживая ушибленную – попала по подбородку – ладонь.

Мараджил отодвинула кормилицу и сделала шаг вперед. Задумчиво посмотрела на Буран. Вздохнула и потянула из ножен длинный хорасанский кинжал – прямое лезвие тускло блеснуло в полутьме качающихся, капающих листьев.

– Бесполезная дрянь, – покачала головой парсиянка.

– Н-не на-ааадо-ооо…

Черной глупой тушей Буран подалась назад, пытаясь ползти на заднице по камням и мелким сучьям.

Мараджил шагнула снова. Зайнаб стояла столбом, вытаращив глаза и приоткрыв губы. С нижней свешивалась капля слюны. Жена Мамуна тоненько блеяла – как овца, которой связывают ноги перед убоем. Овце нельзя показывать нож, это против шарийа, но она его все равно чувствует…

– Меня сослали в Хисн-аль-Сакр, – с тихой, лютой ненавистью пробормотала Мараджил. – В глушь, в холод, в безлюдье. Из-за тебя, сука. Подумать только, я ведь могла опоздать к переправе…

И, зашипев, парсиянка цапнула Буран за платок, мстительно скривилась и всадила лезвие под подбородок. Жена Мамуна вытаращилась, засипела и забулькала. На грудь по черной ткани влажно потекла кровь.

С чавкающим звуком выдернув нож, Мараджил пнула обмякшее тело в плечо, и оно завалилось на спину.

– Ее убили танджи на переправе, – тускло проговорила парсиянка, медленно вытирая лезвие об абайю убитой.

– Да… да… – шелестом откликнулись все.

Даже Зубейда услышала свой шепот. Буран лежала, жалко раздвинув колени. Дыра под подбородком все еще била багровым ручьем освобожденной крови.

– Тетя Бура-аааан… – пискнул ломкий мальчишеский голос.

Марван заревел, а сидевший рядом Аббас завизжал, как резаный:

– Убили, убили, убили!

Мараджил шагнула к орущим мальчишкам и залепила оплеуху сначала одному, потом другому. Аббас и Марван поперхнулись ревом и затихли.

Темным от чужой крови пальчиком парсиянка подняла Аббасу подбородок, нагнулась и заглянула в глаза: