«Позорно, что враг снова одержал победу, прорвал позицию 13 армии. Отрезает нас. […] Подразделение связи работает плохо. Штаб то же самое. В тылу сидят трусы, которые уже приготовились к отступлению. О боже, сколько льстецов здесь!»

«4 октября…Говорил с командующим армии – генерал-майором Петровым об обстановке. Он сказал, что фронт не может здесь больше помочь, и спросил меня: „Сколько людей расстреляли Вы за это время?“ Что это должно означать? Комендант принес литр водки. Ах, теперь пить и спать, может быть, тогда будет легче».

«6 октября. В 15:30 сообщили, что танки противника окружили штаб фронта. […] Брянск горит, мосты через Десну не взорваны. […] Руководство штаба фронта в течение всего времени немецкого наступления потеряло управление и вероятно потеряло голову».

«7 октября. Командование фронтом 6.10.41 г. передано Петрову. […] Интересно отметить следующее. Я прихожу к Петрову, он говорит: „Ну, меня тоже скоро расстреляют“. – „Почему же?“ – спрашиваю я его. „Да, – говорит он, – меня назначили командовать всем фронтом“. Я отвечаю: „Если Вас назначили, то Вы должны браться за дело и стремиться к победе“. – „Ну да, но ты видишь, однако, в каком положении находится фронт и его армия. Я еще не знаю, что осталось от этих двух армий (3 и 13) и где они находятся“».

Утром 5 октября немецкие двойные клещи готовы были захлопнуться за 10 советскими армиями. Еременко, командующий Брянским фронтом, о котором писал Шабалин, потерял свой штаб и автомобиль с радиостанцией. Двое суток он бродил по болотам, прежде чем его подобрала попутная грузовая машина, набитая бегущими с передовой бойцами. Из доклада Конева, полученного накануне, Сталин знал, что надвигается катастрофа. В 9 часов в Генштаб приходит новое известие: противник прорвался далеко вперед и уже движется по Минскому шоссе на Москву. Шапошников отказывался в это поверить. В полдень разведывательный самолет 120-го истребительного полка обнаружил танковую колонну немцев длиной в 20 км, приближавшуюся к Юхнову, в 160 км к юго-западу от столицы. «Не может быть!» – завопил заместитель Берии Абакумов, грозя пилоту трибуналом. Посылают два самолета, которые подтверждают информацию. В 15:45 Сталину звонит Мехлис, надзирающий за Резервным фронтом Буденного: «Части 24, 43 и 33-й армий отрезаны от своих тыловых баз… Связи с ними нет. Дорога на Москву по Варшавскому шоссе до Медыни, Малоярославца открыта. Прихожу к выводу, что управление войсками [Резервного фронта] здесь потеряно». Час спустя Сталин звонит Жукову в Ленинград: «Возвращайтесь в Москву».

В 19:15 5 октября, осознав наконец близость неминуемой катастрофы, Ставка согласилась на просьбы о снятии с должностей Конева и Еременко. Но было слишком поздно. На следующий день немецкие танки под проливным дождем вошли в Брянск, поймав в капкан 50, 3 и 13-ю армии. Брянский фронт – 240 000 человек – перестал существовать. Военный корреспондент «Красной звезды» Василий Гроссман едва успел вырваться из Брянского котла перед тем, как он захлопнулся. «Я думал, что видел отступление, но такого я не то что не видел, но даже и не представлял себе. Исход! Библия! Машины движутся в восемь рядов, вой надрывный десятков, одновременно вырывающихся из грязи грузовиков. Полем гонят огромные стада овец и коров, дальше скрипят конные обозы, тысячи подвод, крытых цветным рядном, фанерой, жестью, в них беженцы с Украины, еще дальше идут толпы пешеходов с мешками, узлами, чемоданами. Это не поток, не река, это медленное движение текущего океана…»[459]

Катастрофа еще худшая, чем на Западном фронте. Конев, на которого наседали Ворошилов и Молотов, поддавшись ярости и панике, приказал Рокоссовскому оставить его армию и прибыть с группой его офицеров в Вязьму и принять командование над ее гарнизоном. Полуокруженные войска еще могли вырваться из западни. Рокоссовский отказался подчиниться и потребовал письменного приказа. Конев его прислал. В Вязьме, где не оказалось никакого гарнизона, царила жуткая суматоха и паника. Рокоссовский попытался сделать, что возможно, потом отправился в штаб Конева, чтобы доложить ему. В 1967 году он рассказал следующую сцену режиссеру Григорию Чухраю, который так изложил ее:

«Рокоссовский входит, докладывается. И тут Ворошилов бросается на него с наганом:

– Сукин сын! Предатель, сволочь! В такой момент оставить армию. Пристрелю!

– Товарищ Маршал, я выполнял приказ, – говорит Рокоссовский и смотрит на Конева. Конев молчит. Тогда Рокоссовский достает приказ и подает Ворошилову. Тот читает – и с наганом бросается на Конева, с той же бранью»[460].

Остальные присутствующие вмешались и отобрали у маршала наган. Паническая сцена в стиле Гражданской войны – единственное, на что был способен Ворошилов: ругательства, превышение власти, угроза расстрела и отсутствие какого бы то ни было профессионального мышления…

7 октября пала Вязьма, 19-я, 20-я и часть 16-й армии (Западный фронт), 24-я и 32-я армии (Резервный фронт) попали в окружение. Западного фронта больше не существовало. 800 000 человек – включая и относившихся к Брянскому фронту – оказались в западне. Треть Красной армии была выведена из войны, 662 000 человек попали в плен; почти все они умрут еще до конца сорок первого года – от голода, холода или пули в голову. Во фронте перед Москвой образовалась гигантская брешь, а впереди, в 500 км, блестели купола кремлевских соборов, ставшие мишенью для врага.

Жуков вылетел из Ленинграда во второй половине дня 6 октября. В Москву он прибыл около 19 часов. Бучин встретил его на аэродроме и отвез в Кремль, где генерала с нетерпением ждал Сталин. В первом издании своих «Воспоминаний» Жуков написал, что Сталин болел гриппом, а в статье, опубликованной через двадцать пять лет в Военно-историческом журнале: «Он не оправился от падения Киева, хотя прошел уже целый месяц. Он как будто окаменел. Когда я вошел, он разговаривал с Берией. Редко когда я не сталкивался с ним, когда приходил к Сталину. Сталин не заметил моего присутствия или же не придал значения, потому что продолжал разговор с Берией. Он говорил ему о том, что через агентурные сети следует прозондировать немцев относительно возможных условий заключения сепаратного мира. Вот видите, до какой степени был в тот момент растерян вождь нашей страны! Наконец, он заметил мое присутствие, поздоровался и с сильным раздражением сказал, что не знает, что происходит на Западном фронте. Он подошел к карте и, указав пальцем на район Вязьмы, сказал мне злым голосом: «Конев открыл здесь наш фронт. Как Павлов!» Он приказал мне немедленно отправиться на Западный фронт посмотреть, что там происходит, и позвонить ему оттуда»[461].

Данная версия возвращения в Москву богата информацией и вызывает много вопросов. Отбросим сразу мысль о том, будто Сталин не знал, что происходит на фронте. Конев и Шапошников за два дня до того информировали его об угрозе, нависшей над Западным фронтом, а накануне, как мы видели, Мехлис сообщил ему об окружении нескольких армий Резервного фронта. Сталин попросту снимал с себя ответственность за разгром, как он поступал раньше и будет поступать в дальнейшем. Он отвел Жукову роль представителя Ставки, а не командующего, но Жуков уже знал эту манеру вождя, который точно так же действовал на Халхин-Голе, под Ельней и в Ленинграде: он не сомневается, что ему придется самому выправлять ситуацию.